Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата

Но думается, в контексте настоящего исследования всё же наиболее показательны историософские размышления именно главного героя рассматриваемого произведения и главного защитника Руси Дмитрия Ивановича о его противостоянии коварному и безжалостному противнику. Получив известие о выступлении Мамая, великий князь, по воле автора "Сказания", молитвенно просит Господа подать ему помощь в борьбе с ним подобно внезапному чудесному избиению ассириян, некогда, при иудейском царе Езекии, осадивших Иерусалим [121] (в Киприановской редакции это сравнение, как и текст самой молитвы, отсутствует [122]). Далее в другой своей молитве к Богу он вспоминает (имея в виду, очевидно, апокрифическое предание) о том, как родоначальник израильского народа Иаков убил своего брата Исава [123], родоначальника идумеев (между прочим, бывших злейшими врагами Иерусалима [124]). При этом важно отметить, что данное упоминание варианта У уникально, поскольку в других созданных в XVI в. версиях "Сказания" его нет [125], за исключением Киприановской, в которой сюжетно-повествовательная структура рассматриваемого раздела и, соответственно, ход событий иные.

Итоговое значение в плане ветхозаветных параллелей имеет молитва Дмитрия Ивановича после гадания Боброка и видения Фомы Кацебея о помощи Бога: "…помози нам, яко же Моисею на Амалика, и яко Давиду на Голиада, и пръвому Ярославу на Святополка, и прадиду моему великому князю Александру на хвалящегося суромского короля разорити его отчества…" [126] (в Киприановской редакции текст этой молитвы отсутствует [127]). На мой взгляд, однако, эта молитва является ещё и ключевой. Прежде всего, потому, что в ней упомянуты именно четыре случая божественного заступничества в делах справедливой борьбы. Но если учесть содержащиеся в ней библейские сравнения, то получится, что в "Сказании" собственно образ главного героя четырежды представлен в ветхозаветном ретроспективном свете. Причём, согласно воле автора, московский князь сам, лично соотносит себя по своему положению перед лицом утеснителя Руси с древними богоизбранниками и защитниками Израиля — Езекией, Иаковом, Моисеем и Давидом, как бы осознавая своё наследническое значение по отношению к ним. Тем самым, видимо, составитель литературного памятника подчёркивал, что победа Дмитрия Ивановича над Мамаем есть так же, как и победы древних библейских героев, исполнение промысла Божия.

Между прочим, в цитированной молитве великий московский князь сопоставляет себя также с прежними русскими князьями — Ярославом Мудрым и Александром Невским, припоминая при этом об их борьбе, соответственно, со Святополком Окаянным и шведским королем Эриком Эриксоном. И опять-таки имеет место удивительная повествовательная последовательность. Оказывается, на подобное тождество в "Сказании" наряду с приведённым сравнением указано ещё три раза. Сначала устами союзников Москвы князей Дмитрия и Андрея Ольгердовичей в дни подготовки к походу: "Аще хощеши, княже, крепка войска, то повели возитися за Дон… Ярослав перевозися реку, Святополка победи, и прадед твои князь великыи Александр, иже реку перебреде, короля победи…" [128] (в Киприановской редакции этого сравнения нет [129]), затем в радостной речи о победе, обращённой после битвы князем Владимиром Андреевичем к раненому Дмитрию Ивановичу: "Радуйся, княже наш, другий Ярослав, новый Александр…" [130], наконец в приветствии митрополита Киприана в момент триумфального прибытия победителей в Андроников монастырь, воспроизводимом, между прочим, только в тексте У: "Радуйся, княже наш… Новый еси Александр, вторый Ярослав…" [131]. То есть, выходит, и данная историческая аналогия введена в текст рассматриваемой повествовательной версии "Сказания" четырежды и через посредство четырёх персонажей повествования.

Не столь нумерологически определённо ретроспективный взгляд составителя исследуемого текста обращён к раннехристианской истории. Дважды Дмитрий Московский соотнесён в нём со святителем Василием Великим, причём сначала в речи митрополита Киприана [132], а затем почти слово в слово в речи самого князя, воспроизведённой только в тексте У [133]. И дважды Дмитрий Иванович сопоставляется с византийским императором Константином Великим — в просительных молитвах перед боем, сначала в общей, всего русского воинства: "Боже… даруй православному князю нашему, яко Константину, победу…" [134] (эта молитва, и соответственно сравнение, отсутствует в Киприановской редакции), затем в его личной: "Тебе… надеюся… кресту, иже сим образом явися… Константину…" [135]. То есть всё-таки получается, что в целом принцип четверичной апелляции к прошлому применительно к образу главного героя описываемых событий в тексте варианта У Основной редакции "Сказания" выдержан. И замечательно, что здесь отсутствует (подчёркиваю это!) ещё одна аналогия с раннехристианской историей. Так, согласно тексту О и Ермолаевскому списку Основной редакции, а также Летописной и Распространённой редакциям, великий князь в речи к войску перед началом битвы, настаивая на идее своего личного и ответственного единства с подвластным ему народом, вспоминает о мученической смерти при царе Юстиниане воеводы Арефы, вместе с которым были убиты и его воины [136]. Начало и конец этой речи в тексте У сохранены, а вот всю историческую её часть с рассказом о мученичестве составитель последнего убрал [137] — возможно, именно ради соблюдения избранного им четверичного структурного принципа (в Киприановской редакции данной княжеской речи нет вообще).

Отдельно показателен и экскурс в историю столкновения епископа Кесарии Каппадокийской Василия с древним гонителем христиан римским императором Флавием Клавдием Юлианом, прозванным Отступником. Его делает митрополит Киприан во время первой своей беседы с Дмитрием Ивановичем, советуя князю попытаться сначала остановить Мамая увеличенным вчетверо откупом. По убеждению святителя, если данное средство не поможет, то с Мамаем произойдет согласно сказанному: "Господь гръдым противится, а смиреным дает благодать". Уверенность в своей правоте Киприан иллюстрирует примером: "Тако же случися великому Василию в Кесарии. Егда отступник Ульян идый в Перс и хотя разорити град его, Василей же помолися Господу Богу съ всими христианы, и собра много злата, и посла к нему, дабы утолити того преступника. Он же паче възъярився. Господь же посла на него воина своего Меркурия, и изби их Меркурей Божиею силою — злаго отступника Ульяна съ всими силами его. Ты же, господине, возми злато, еже имаши, пошли противу его" [138]. Этим примером вместе с тем противоположение "Василий — Юлиан" отождествляется с противоположением "Дмитрий — Мамай". Аналогия оказывается полной, если иметь в виду также, что и в том и другом случае ради смирения гордых и возвышения смиренных с Небес чудесно и таинственно была подана благодатная помощь: прежде в лице святого великомученика Меркурия Кесарийского (III в., память 24 ноября) [139], а теперь, по свидетельству "Сказания", в лице благоверных князей Бориса и Глеба.

Однако цитированный текст весьма интересен другой своей особенностью, а именно — стремлением его автора к удвоению имен, которое явно согласуется с отличающей его нумерологической манерой повествования (в Киприановской редакции присущая тексту У гармония удвоения разрушена [140]). Во-первых, подобного стремления не обнаруживают составители текста О Основной редакции "Сказания" и текстов Летописной и Распространённой редакций: также воспроизводя данную речь Киприана, они при этом лишь по одному разу упоминают Юлиана и Меркурия [141]. Во-вторых, при подобном стремлении автора У оказывается, что во всём его тексте имя Юлиан в качестве аналогии к имени Мамай встречается, как нарочно, четыре раза. Впервые в самом начале "Сказания", от лица повествователя: "Он же безбожный царь нача рвением диаволим подвижим быти, пръвому отступнику царю Батыю и оному Ульану въздревнова…" [142] (в Киприановской редакции данное чтение отсутствует) и в четвёртый раз в не известном по другим версиям памятника эпизоде о прибытии князя после победы в Коломну, а именно в его собственном историческом экскурсе во время беседы с "архиепископом", который есть повтор и близкая парафраза ранее услышанного им воспоминания Киприана ("Аз бо, отче, велми от них смирихся, събрал есмь злата много и послах противу ему. Он же паче возъярився на христианскую веру и на свою пагубу разжен диаволом. Тако, отче, случися в Кесарии великому Василию, егда отступник веры Христовы, закону попратель Ульян царь, иде ис Перс на великаго Васильа и хотяще разорити град его…"). И знаменательно, что, говоря вслед за Киприаном о Юлиане Отступнике, Дмитрий Иванович четырежды повторяет имя его мистического победителя ("…Василий же помолися Богу со всеми християны, и собра злата много, и посла противу ему. И безбожный же възъярився. И посла на него Господь Бог воина своего Меркурия, и изби его Меркурий Божиею силою съ всеми силами его. И уби Меркурей воиска его 900 кованые рати. Не токмо сам Меркурей изби его, но ангели Божьи на помощь приидоша ему" [143]). Это воспоминание так же является очевидной исторической параллелью: как некогда посланник Христа Меркурий, помогая Василию Великому, уничтожил гонителя христиан Юлиана, так теперь святые сродники Московского князя Борис и Глеб способствовали победе над нечестивым Мамаем. Но поскольку данный текст читается только в версии У, постольку в нём победа русских на поле Куликовом вновь предстает в мистико-символическом свете четверицы — дополнение опять-таки вскрывающее системный подход книжника.

Очень важную семантическую нагрузку в тексте "Сказания о Мамаевом побоище" несут поэтические образы битвы как пира, которые принято связывать с воинской повествовательной традицией народно-эпического склада [144], но которые на самом деле автором произведения были переосмыслены в духе представлений об истинном стоянии за христианскую веру, о жертвенном служении Христу. При этом весьма знаменательно, что опять-таки только в варианте У Основной редакции памятника введение этих метафор-символов в рассказ организовано посредством четырёхкратного повтора. И надо сказать: как очевидна смысловая заданность подобных рефренов, так, вероятно, оправдан и их числовой код. Во всяком случае, трудно вновь не подумать о системности образного украшения сюжетно-композиционной структуры текста.

Так, четыре раза в ходе повествования о Мамаевом побоище появляется образ вкушения хлеба. И при этом значимо подвижна его иносказательная семантика.

1. Сначала — по связи с захватническими планами Мамая и, соответственно, со значением тунеядского и грабительского насыщения с чужого стола: перед выступлением против Руси Мамай "заповеда всем улусом своим, яко да ни един не паши хлеба и будете готови на рускыя хлебы" [145] (в Киприановской редакции этого чтения нет, а вот в Летописной редакции этот образ — в нарушение четверичной структуры — усилен повтором в речи русского разведчика Василия Тупика: "…осени ждет, хощет бо на осень бытии на русские хлебы" [146]).

2. Далее — по связи с подготовкой князя Дмитрия Ивановича к отпору. И уже с иной смысловой нагрузкой. Вкушение хлеба есть теперь и споспешествование победе русских, и предзнаменование поминальной тризны об убиенных. Во время пребывания князя в Троицком монастыре после литургии "моли его святый игумен Сергий съ всею братиею, дабы вкусил хлеба", и хотя Дмитрий торопился, он всё же внял убеждению Сергия, остался на трапезу "и вкуси хлеба", после чего получил благословение старца с предсказанием о победе и об уготованных многим его воинам смертных венцах [147].

3. Определяющее значение образ вкушения хлеба обретает в свидетельстве "Сказания" о новом благословении русскому воинству, полученном от преподобного Сергия перед самым началом битвы. На этот раз данное действо символизирует собой единение с Богом, является знаком евхаристического упования воинов Христовых на помощь Божию в их смертной борьбе. Ибо вместе с благословенной грамотой князь получил "знамение от старца — посланный хлебец богородичный. Потребив же хлеб святый, простер руци на небо, въспи велицим гласом: Велико имя Пресвятыя Троица!…" [148].

4. Наконец о вкушении хлеба говорится как о благодарении за успех русского воинства в битве с Мамаем, причём, ещё раз повторю, только в варианте У "Сказания". После победы князь Дмитрий Иванович вновь посещает преподобного Сергия. "И ту слушав святыа литоргиа. И рече старец: Вкуси, господине, хлеба от нашей нищеты! Князь же великий послуша его и вкуси хлеба у святыя обители тоя, и въстав от трапезы, и повеле наряжатися всем…" [149].

С образом вкушения хлеба прямо связан образ чаши. Опять-таки только в тексте У Основной редакции "Сказания" князь Дмитрий Иванович по случаю сражения с Мамаем произносит именно четыре речи, развивая в них тему чаши, прежде введённую в повествование самим автором, но введённую с традиционным эпическим смыслом смертного подвига ради славы: "подвигошася… рустии сынове… яко медвеныя чаши пити и стеблия виннаго ясти, хотят собе чести добыти и славнаго имени" [150] (в Киприановской редакции данное чтение отсутствует). В речах же Дмитрия образ чаши обретает уже значение добровольного смертного мученичества ради веры, осложнённое коннотацией причастия крови Христа:

1. Ночью перед самым боем: "Братья моя милая, сынове христианстии… утре бо имамы вси пити общую чашу, ту бо нам имат Бог поведеная, ея же еще, друзи мои, на Руси возжелеша уповати на Бога живаго" [151] (в Киприановской редакции указанного чтения нет).

2. Утром перед началом боя: "Братиа моа милая, противу доброй вашей речи не могу отвещати, мене бо вы ради вси подвигостеся… мене бо ради единаго общую чашу имате пити…" [152] (в Киприановской редакции это чтение упразднено).

3. После боя перед телом погибшего Пересвета: "Видите, братья началника, той бо победи подобна себе, от того было многим пити горкую чашу" [153].

4. Наконец, в Троицком монастыре после победы: "Твои, отче, изволницы, мои служебници, теми победих врагы своа… А толко бы, отче, не твой въоружитель Пересвет, ино было бы, отче, многим христианом от того пити горкую чашу" [154]. Ещё раз подчеркну: эта четвёртая речь и, соответственно, образ чаши отсутствует в других редакциях памятника, созданных в XVI в.

Вполне ясной семантикой обладает в "Сказании" и образ венцов. Однако, в отличие от образа чаши, он совершенно лишён народно-эпических смысловых оттенков и всецело связан с христианским представлением о мученичестве, святости и вечном блаженстве. Зато так же введён в рассказ четырежды, хотя лексически обозначен более четырёх раз:

1. В пророческой речи преподобного Сергия к князю Дмитрию Ивановичу: "Сие замедление сугубо ти поспешение будет! Не уже бо ти венец сия победы носити, но впредь будущих летех, а инем уже мнозим венце плетутся!" [155].

2. В авторском суждении о восприятии русскими природных знамений, случившихся по переправе через Дон: "Правовернии же человеци паче процветоша, радующеся и чающе свыше оного обетованиа прекрасных венцов, о них же прорече преподобный Сергий" [156] (в Киприановской редакции этого чтения, равно и образа, нет).

3. В речи Дмитрия Ивановича к воинам во время расстановки войск перед боем: "Отцы и братия, Господа ради подвизайтеся, святых ради церквей и веры христианскыя! Сия бо смерть на живот вечный! Ничто земнаго помышляйте! Не уклонимся убо на свое, о воины, да венцы победными увяземся от Христа Бога, спаса душам нашим!" [157] (из текста Киприановской редакции данное чтение исключено).

4. В рассказе некоего "самовидца" о чудесном явлении ему во время боя, когда он вдруг — "в шестую годину дни" — узрел, как из багряного облака протянулись к русским воинам руки и "кааждо дръжаще венци, ова же яко проповедническа и пророческа, ины же яко некия дарове. Егда же наставшу 6-му часу, мнози венцы от облака того отпустишася на главы христианския" [158] (В Ермолаевском списке нет самой подробности о венцах [159], а в Киприановской редакции и рассказа об этом видении в целом).

Кстати, указанный здесь шестой час имел какое-то особое значение для составителя варианта У Основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище". Действительно, помимо эпизода о видении венцов во время боя, он припоминает об этом часе как некоей вехе ещё три раза. Впервые — сразу вслед за рассказом о переправе русских через Дон (при этом, надо отметить, сохранившийся текст заметно испорчен): "Вестници же прискоряют, яко приближаются напрасно безаконнии. Яко [в] 6-й час приближими [Семен Мелик] з дружиною своею. По них же татарове толико гониша…" [160] (в Киприановской редакции это чтение отсутствует). Далее в "Сказании" о шестом часе сообщается при описании дислокации русских войск: "Начен же князь великый… до 6-го часа полци учрежали" [161] (в Киприановской редакции этого чтения нет). Следующее указание на шестой час касается уже, подобно свидетельству о чуде с венцами, кризиса в ходе сражения: "Уже 6-му часу наставшу, Божиим попущением, а наших ради грех, начаша одолевати погании" [162] (согласно варианту О Основной редакции, это пришлось на седьмой час [163], в Киприановской же версии вообще нет собственно хронометрического указания [164]). Таким образом, в рассматриваемом повествовательном варианте "Сказания" шестой час как особый (видимо, ключевой) момент дважды упоминается в контексте рассказа о изготовке русских к битве с Мамаем и дважды — в контексте рассказа об их последнем напряжении в борьбе с одолевающим противником. Иначе говоря, здесь сознание (внимание) читателя четырежды, как и посредством исторических аналогий или батальных метафор-символов, побуждается к какому-то ассоциативному представлению и мыслительной работе. Другими словами, образная структура литературного памятника по варианту У обнаруживает вполне отчётливую последовательность построения. Составитель этой версии явно любит повторы историко-ретроспективных, поэтических, хронометрических образов, но повторы обязательно четырёхкратные и повторы особенно значимых образов, которые, в сущности, раскрывают его собственную идейную трактовку описываемых им событий.

Однако системность автора текста У как писателя проявляется не только в структуре образного обеспечения рассказа. Вообще вся структура данного литературного варианта, собственно алгоритм повествования, его сюжетно-композиционная организация подчинены принципу четверичности.

Между прочим, только данная версия "Сказания о Мамаевом побоище" среди прочих редакций XVI в. поддаётся полноценному (хотя и условному в силу нечёткости границ) делению на четыре части — введение, два основных раздела и заключение. Правда, на четыре же части можно поделить и Киприановскую редакцию, но в таком случае по составу и содержательно они окажутся заметно отличными от рассматриваемого текста, особенно в последнем разделе.

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: скачать доклад на тему, реферат витамины, решебник по математике 6 класс.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 | Следующая страница реферата