Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата

Иногда и знакомая, казалось бы, тема может получить неожиданную свежую трактовку. Уже немало написано о московской теме в творчестве «певца Арбата», но И.Б. Ничипоров в статье «Поэтические портреты городов в лирике Булата Окуджавы» находит нестандартный ход и пишет не о каждом городе в отдельности, а о поэтическом портрете Города вообще как «уникальной художественной целостности», содержащей «мифопоэтическое обобщение эпохи срединных десятилетий ХХ века» (с. 80). При этом анализ строится на конкретном материале и учитывает (да и невозможно было бы не учитывать) своеобразие окуджавской Москвы, окуджавского Петербурга, Тбилиси...

Творчеству Окуджавы полностью посвящен еще один сборник, представляющий сложившееся в Магадане «переводческое» направление в «окуджавоведении»[14]. Он включает работы о специфике перевода на немецкий и другие языки как поэзии (Р.Р. Чайковский, С.Б. Христофорова, П. Лигенза), так и прозы художника (С.В. Киприна); есть и библиография переводов (Р.Р. Чайковский, С.В. Киприна). Нельзя не позавидовать активности основных авторов сборника (каждому из них принадлежат здесь — по отдельности и в соавторстве — четыре-пять публикаций) и общему уверенному тону как научного редактора («Место Булата Окуджавы в русской литературе уже определилось... Имя Булата Окуджавы в мировой литературе также уже сформировалось...», с. 3), так и всего авторского коллектива, полагающего, по-видимому, что именно фигура Окуджавы (не имеющего пока, повторим, ни одного текстологически выверенного издания на родном языке) является наиболее репрезентативной для изучения проблемы перевода.

Другому классику авторской песни посвящен сборник, изданный уже вне стен ГКЦМ [15]. Костяк его составили работы, написанные на основе галичеведческих докладов, прозвучавших на Научных чтениях «Окуджава — Высоцкий — Галич» и на Международной конференции «Владимир Высоцкий: взгляд из XXI века» (прошедших в ГКЦМ соответственно в 2001 и 2003 гг.). Поэтому некоторые авторы представлены в сборнике сразу двумя публикациями.

Целый раздел сборника составляют работы, посвященные скрупулезному анализу отдельных произведений. Так, две статьи А.Е. Крылова посвящены соответственно «Песне про острова», из трех известных редакций которой автор, выстраивая свои аргументы, предлагает считать основной вторую, а не третью (хотя именно третья напечатана в наиболее авторитетном на сегодня издании [16]), — и «Фантазии на русские темы...». В этой увлекательно написанной работе исследователь раскрывает имя прототипа одного из героев песни — того самого «легавого», что приехал к сторожу леспромхоза, бывшему зэку, чтобы купить у него по дешевке ценную икону. Оказывается, поэт метит в известного писателя Владимира Солоухина, успевшего к тому времени и в кремлевской охране послужить («вертухаево семя»), и проголосовать за исключение Пастернака из Союза писателей («Мы — поименно! — вспомним всех, / Кто поднял руку!..»), и выпустить повесть «Черные доски», в которой описаны его небескорыстные поездки по деревням в поисках икон. Так пополняется еще прежде обнаруженный А.Е. Крыловым ряд героев «антипосвящений» Галича (Солженицын, Евтушенко, Эльсберг) [17]. Видимо, такие намеки являются характерной особенностью творческой работы Галича — и значит, наверняка в его текстах зашифрованы еще какие-то фигуры...

В статье Л.Г. Фризмана «Декабристы глазами Александра Галича» удачно сошлись две важнейшие научные темы ее автора: исследователь из Харькова выпустил в свое время монографию «Декабристы и русская литература» (М., 1988) и книгу о Галиче «С чем рифмуется слово Истина...» (СПб., 1992) — в сущности, первую развернутую работу о поэте. Новая статья как бы дополняет и ту и другую. Нетрудно догадаться, что она посвящена песне «Петербургский романс», написанной в августе 68-го, в дни чехословацких событий. Автор статьи показывает, что поэт в поисках современных аллюзий не стремится буквально следовать ходу событий декабристского восстания: для него важнее не историческое, а нравственное содержание «выхода на площадь» (или, напротив, «невыхода» — если взять князя Трубецкого) людей, предвидевших свою последующую судьбу. Такая поэтическая интерпретация позволяет Галичу акцентировать не только сугубо современный (поэт словно напророчил демонстрацию на Красной площади 25 августа), но и универсальный смысл ситуации: «Здесь всегда по квадрату / На рассвете полки...»

Блок статей в сборнике связан с проблемой поэтической традиции в творчестве Галича — от баллад Жуковского (Ю.С. Карпухина) до лирики мастеров из поколения «серебряного века»: Блока (Н.И. Пименов — псевдоним В.Б. Альтшуллера), Маяковского (С.В. Свиридов), Пастернака (О.О. Архипочкина). Вообще каждая новая публикация такого рода лишний раз убеждает в великолепной эрудиции художника, помнившего и творчески откликавшегося на многие широко и не очень широко известные стихи предшественников. Скажем, до статьи Н.И. Пименова уже была опубликована специальная работа о блоковской традиции в поэзии Галича, но оказалось, что тема не исчерпана и не закрыта, и вот обнаруживаются не отмеченные прежде мотивы, и дается тонкий, превосходный анализ таких песен, как «Запой под Новый год», «Желание славы», «Новогодняя фантасмагория»... Сквозная тема статьи — поэт и толпа, для русской поэзии тема, конечно, не только блоковская, но для Галича, как убедительно показывает исследователь, она связана прежде всего с этим поэтом.

Третий блок статей составляют работы по поэтике Галича в целом. Здесь рассматриваются отдельные литературоведческие категории в «галичевском» преломлении. И.А. Соколова, выступившая на сей раз со статьей «Театральное начало песенной поэзии Галича», верно подмечает в творчестве своего героя не столько актерскую (как у Высоцкого), сколько драматургическую театральность и довольно подробно пишет о ее различных аспектах (мизансцена, жест, мимика и так далее). И мы готовы согласиться с автором, только порой недостает этой работе аналитической аргументации. Скажем, заявлено в статье, что собственная драматургия Галича, в сравнении с его поэзией обычно оцениваемая как литература «второго сорта», повлияла на его песенный «театр одного поэта», но тезис так и остается тезисом. А ведь тема эта — наиперспективнейшая: в пьесах Галича действительно порой встречаются мотивы и ситуации его песен.

Столь же перспективна и тема «Строфика Галича», которой посвящена статья Л.Г. Фризмана. Это, кажется, первая стиховедческая работа о поэте (и первая стиховедческая работа маститого филолога), и сам автор считает ее лишь первым приближением к теме. Однако и «в первом приближении» видно, как рассчитаны и продуманы строфические конструкции Галича. Дело, конечно, не в том, сколько у него четверостиший или восьмистиший и какая в них рифмовка, а в том, что Галич, сочиняя песню, держит в уме все ее строфическое целое и чередует строфы в определенной, очень тонко продуманной последовательности. Но напрасно, как нам кажется, автор статьи исключил из поля своего внимания значительное количество текстов, в которых, по его мнению, какая-либо определенная строфическая система не просматривается. Скажем, попавшее в этот ряд «Желание славы» как раз построено на троекратном повторе идентичных строф, чередующихся в определенной последовательности, а фрагмент, выпадающий из этой симметричной картины («Спит больница...»), Галич словно нарочно выделяет при исполнении песни речитативом. Не так проста и «Королева Материка»: внешне она может показаться астрофичной, но в ней чувствуется деление на пять больших, хотя и неравных по объему, строф, границу между которыми поющий поэт обозначал паузами и интонацией.

Молодой исследователь Р. Джагалов, уроженец Болгарии, выступил со статьей «К эволюции литературоцентричности в поэзии Галича». Содержание этой небольшой, талантливо написанной работы шире заглавия. Речь идет фактически о творческой эволюции Галича в целом. Отталкиваясь от воссозданного поэтом во второй половине 60-х «мифа о личности русского поэта-мученика» (это и понимается под литературоцентричностью), автор показывает, что черты такого героя в начале 70-х Галич переносит на себя, отчего стихи его приобретают большую исповедальность и лиризм. В эмигрантский же период, считает Р. Джагалов, когда «реальная угроза преследования» исчезает и вопрос поэтического признания уже не волнует Галича, — стихи теряют литературоцентричность, и лирический герой выступает в роли не поэта, а гражданина; стихи становятся декларативными. Конечно, это вопрос (еще прежде поднятый английским славистом Дж. Смитом, концепцию которого автор статьи частично принимает, частично нет) спорный. Эмигрантская поэзия Галича не так однородна. Не думаем, что пронзительный лиризм «Песка Израиля» или «Последней песни» хуже «литературоцентричности» «Салонного романса» или «Возвращения на Итаку». Как бы то ни было, проблема творческой эволюции Галича, недавно вскользь затронутая и автором этих строк [18], еще ждет своей подробной разработки, и по мере таковой наблюдения Р. Джагалова будут подтверждаться или оспориваться.

В сборнике есть солидный публикаторский раздел. Статья Н.А. Богомолова содержит касающиеся Галича фрагменты дневника известного драматурга и мемуариста А.К. Гладкова. Правда, сопровождающий эти (весьма нелицеприятные) цитаты авторский текст в некоторой степени дублирует предисловие исследователя к публикации раннего машинописного сборника Галича «Мальчики и девочки» в четвертом выпуске альманаха «Мир Высоцкого» (2000). Любопытно послесловие Л.Д. Аграновича к нынешней публикации: будучи близко знаком с обоими героями статьи Н.А. Богомолова, он убежден, что резкий тон дневниковых записей Гладкова о Галиче («тщеславный, соблазненный салонным успехом исполнитель» и т. п.) вызван их неискренностью, а та, в свою очередь, объясняется лагерным прошлым драматурга: на случай нового ареста он пишет как бы «послание наверх, заявление в Компетентные Органы»: мол, ничего общего у меня с этим антисоветчиком Галичем нет...

Е.Ц. Чуковская публикует фрагменты дневников Корнея и Лидии Чуковских — тоже, естественно, касающиеся Галича. Здесь ценны нюансы оценки творчества Галича его замечательными современниками (К. Чуковский, 2 октября 1967 г.: «[Галич] читал стихи — стихи гораздо слабее, чем прежние. Как будто пародии на Галича»; интересно, о каких именно стихах идет речь?) и факты биографии поэта — в частности, его отношения с С. Вайтенко. Рядом помещен текст интервью Галича радио «Свобода», данного в Мюнхене в 1974 г. (публикация Ю. Шлиппе и А. Крылова). Основные темы его — политическое положение в СССР, репрессии против Сахарова, Солженицына и других инакомыслящих, судьба «Пражской весны» («...Я сегодня (выделено в тексте интервью. — А.К.) не верю и считаю невозможным этот эксперимент И ни в одной стране, находящейся в сфере влияния Советского Союза, подобная попытка не может быть осуществлена»). Завершается же сборник ценным библиографическим списком «А. Галич в русскоязычном тамиздате» (сост. А. Крылов), охватывающим материалы за целую четверть века — с 1965 по 1990 г.

Читатель, вероятно, заметил, что в наших заметках о сборниках, посвященных Окуджаве и Галичу, критических замечаний немного. И в самом деле, исследование творчества двух этих бардов заметно набирает силу, и на этом фоне заметно, что чуть подуставшее высоцковедение в каких-то моментах делает холостые обороты (см. выше). Нам думается, что залог «выравнивания» (повторим еще раз) — в исследовательском погружении каждой из этих фигур в контекст эпохи, в контекст литературы и авторской песни, и обязательно — в сам контекст ОВГ (Окуджава — Высоцкий — Галич), если воспользоваться аббревиатурой Вл. Новикова.

В новых сборниках по Окуджаве и Галичу триада ОВГ стала предметом специального рассмотрения лишь в одной работе, помещенной в первом из них — обстоятельной, богатой материалом статье С.В. Вдовина «Польские мотивы в поэзии Окуджавы, Высоцкого, Галича». Зато эта триада стала темой книги В.А. Зайцева [19], включившей работы последних пятнадцати лет. Здесь и очерки общего характера о каждом из поэтов, и статьи о военной тематике и поэтической традиции в их творчестве, о жанровых поисках Галича. О некоторых вошедших в сборник статьях мы писали в предыдущем обзоре, поэтому не будем повторяться, а остановимся лишь на последних работах. Так получилось, что они составили целое направление в книге — «военное».

Статья «Когда солдат уходит на войну...» имеет подзаголовок: «Ив Монтан и Окуджава, Высоцкий, Галич». Исследователь обратил внимание на признание Окуджавы о собственном интересе к французскому певцу в эпоху 50-х, о влиянии «очень теплых, очень личных песен» Монтана о Париже на творчество российского барда («Мне захотелось и о Москве написать что-то похожее»). В.А. Зайцев убедительно показывает, что разработку военной темы у Окуджавы заметно предвосхищает «Песенка французского солдата» из репертуара Монтана, с характерными для нее, преломленными сквозь военную тему, мотивами молодости, любви, возвращения и нового ухода на войну. Те же мотивы звучат у Окуджавы в «Песне о солдатских сапогах», «Песенке о пехоте»... Монтановские отголоски обнаруживаются и у двух других классиков жанра, хотя там они, возможно, более опосредованны (через того же Окуджаву?); автор, впрочем, и не настаивает на прямом влиянии.

Нам думается, что статья «Когда солдат уходит на войну...» — настоящий прорыв в АП-ведении, и вот почему. Это первая специальная работа, ставящая проблему влияния на авторскую песню западной песенной культуры, в частности — французского шансона (прежде такое влияние лишь констатировалось, но не исследовалось [20]). Надеемся, что с легкой руки В.А. Зайцева это направление станет одним из ключевых в научной проблематике изучения авторской песни.

Несколько иначе построены впервые публикуемые (и, видимо, специально для сборника написанные) статьи о военной тематике у Высоцкого и Галича. При всей, вообще присущей работам В.А. Зайцева, обстоятельности, при умении не упустить ничего важного, им можно было бы добавить чуть-чуть проблемности — скажем, в связи с намеченной в статье о Высоцком проблемой цикла. Но и предложенный автором срез военной темы в творчестве каждого из крупнейших бардов, выполненный в жанре описательной поэтики, любопытен сам по себе, тем более что по творчеству Галича работ такой тематики пока вообще нет. Так что и здесь исследователь оказался первым. Позволим себе только не согласиться с интерпретацией финала «Песни о нейтральной полосе» в статье о Высоцком. Автор полагает, что она заканчивается гибелью героев, но в тексте речь идет, как нам кажется, лишь о сне: «Спит капитан — и ему снится, / Что открыли границу, как ворота в Кремле...» В траву же капитан-пограничник и его не то турецкий, не то пакистанский коллега «рухнули» не от пуль, а «от запаха цветов».

4

К началу нового тысячелетия назрела необходимость создания биографий классиков авторской песни. Неудивительно, что первым «получил» свою биографию Высоцкий: и времени с его кончины прошло достаточно, и жизнь этого поэта необычайно насыщенна, и мемуаров накопилось немало — значит, база есть. И вот почти одновременно, в один год, выходят четыре (!) биографические книги о Высоцком — каждая по-своему любопытна и показательна, и каждая — в своем жанре. Книги эти «встретились» за «круглым столом», посвященным проблеме биографии поэта, состоявшимся в ГКЦМ в марте 2003 г. в рамках уже упоминавшейся нами Международной научной конференции «Владимир Высоцкий: взгляд из XXI века». Строго говоря, цельное биографическое описание представлено лишь в одной из них, а три другие носят более частный характер. Сначала — кратко о них.

Книга Давида Карапетяна [21] по жанру своему — мемуары. Появление авторской книги воспоминаний после того, как основная волна мемуаристики о поэте вроде бы схлынула, многим показалось неожиданным. Все эти годы Д. Карапетян, близко друживший с Высоцким на рубеже 60–70-х гг. и бывший как бы его «оруженосцем», скромно молчал об этой дружбе и несколько лет назад был «обнаружен» сотрудниками музея поэта. Его мемуары, написанные с большим литературным мастерством (автор книги — профессиональный переводчик), открывают подробности многих эпизодов биографии Высоцкого, прежде либо не известных вовсе (например, ночное посещение особняка в центре Москвы, на улице Рылеева, где жил американский журналист Э. Стивенс), либо известных весьма приблизительно и потому успевших обрасти «мифологическими» подробностями (знаменитая поездка Высоцкого на дачу к Хрущеву; наконец-то о ней написал очевидец — человек, сопровождавший Владимира Семеновича). Хорошо, что автор подробно пишет и о себе: в этом нет никакой рисовки, зато становится ясно, чем мог такой — очень неординарный — человек привлечь Высоцкого. Сам же поэт на страницах книги предстает как личность необычайно импульсивная: видно, что в жизни его бывали моменты, когда он был готов на самые невероятные поступки, когда ощущение какого-то куража заставляло его бросать все и мчаться к тому же Хрущеву или в места, где воевал Нестор Махно и где с самим Высоцким и его спутником тоже происходят всякие приключения. Думается, книга Д. Карапетяна дает богатый материал не только биографу Высоцкого, но и психологу.

Между тем психологи к поэту тоже присматриваются. В книге В.И. Батова [22], которую автор относит к жанру «научной публицистики» (признаться, такое обозначение напоминает оксюморон), предпринята попытка описать динамику психологического типа личности художника на основе его творчества (с использованием компьютерной программы ЛИНГВА-ЭКСПРЕСС). Оценивать книгу должны психологи, но у филолога она вызывает кое-какие вопросы. Можно ли, скажем, говорить об эволюции психического состояния поэта на материале всего двадцати его произведений — по одному от каждого года (1961—1980)? Понятно, что для психолога любой стихотворный текст имеет статус «речевого события» и уже поэтому репрезентативен. Но филолог-то помнит, что на произведении лежит отпечаток жанра, что оно может «зависеть» от своего литературного источника, что Высоцкий много писал для кино на заказ и потому в большей или меньшей степени учитывал чужую творческую волю (В.И. Батов же не замечает того, что как минимум четыре из двадцати используемых им произведений имеют именно такое происхождение). В конце концов, у художника может быть разное настроение даже в близких по времени произведениях. Например, «Песня конченого человека» и «Горизонт» созданы Высоцким в один год, но какая у них разная эмоциональная палитра! Так что видеть в творчестве одного года некий монолит нельзя — стало быть, и методика В.И. Батова весьма проблематична. Особенно заметно ставят ее под сомнение новонайденные факты. Мы уже видели, что публикация телефонного разговора Высоцкого и Аллена «передвигает» дату создания стихотворения «Слева бесы...» с 79 года на 76-й. А у В.И. Батова оно представляет как раз 79-й! Значит, все, что психолог пишет о состоянии поэта в 79-м, на деле относится к 76-му? Но тогда как быть со стихотворением «Живу я в лучшем из миров...», по которому В.И. Батов судит о психологической «палитре 1976 года»? Вместе с тем книга содержит много любопытных соображений о творческой личности Высоцкого, о соотношении в ней экзальтации и депрессии, агрессии и деструктивности, «артистического» и «литераторского» начал (по мнению автора, в личностном статусе Высоцкого литератор «догонял» артиста, и к концу жизни литературный талант и артистические способности находились в «паритетных» отношениях).

Жанр краеведческой книги «Высоцкий в Троицке» [23] ее автор-составитель К.П. Рязанов обозначил как «журналистское исследование». Эмоциональность и субъективность, столь уместные в мемуарной книге Д. Карапетяна, здесь отсутствуют. А господствует, напротив, строгая объективность, стремление скрупулезно воссоздать картину нескольких приездов Высоцкого с концертами в последние годы жизни в подмосковный научный центр, отличавшийся насыщенной культурной жизнью (чему свидетель и автор этих строк, некоторое время живший в Троицке). В этом отношении книга К.П. Рязанова — образцовая. Опрошены свидетели, выявлены интересные документы, найдены фонограммы и фотоснимки. Все это включено в книгу — кстати, изящно, со вкусом, оформленную. Здесь же выясняются любопытные факты: например, дачно-садовый кооператив «Советский писатель», где на участке Э. Володарского был построен дом Высоцкого, находился официально в городской черте Троицка, и поэта в каком-то смысле можно назвать троичанином. Попутно устанавливаются даты выступлений Окуджавы в Троицке; приводятся сведения о посещении города Галичем (его концерт был, разумеется, домашним). Книгу дополняют исследования, заметки, интервью К. Рязанова о Высоцком и «вокруг» него. Некоторые из них связаны с судьбой журнала «Вагант», созданного К. Рязановым в 1989 г. [24] И хотя иной раз с литературоведческими замечаниями автора не соглашаешься (скажем, почему вдруг он решил, что олицетворение в поэзии — «редкий гость» (с. 172)? — у Есенина, например, оно встречается по нескольку раз едва ли не в каждом стихотворении), в целом и этот блок материалов удачно вписывается в книгу и расширяет горизонты ее основной темы.

Книги Д. Карапетяна, В. Батова и К. Рязанова — словно три возможных вектора биографического поиска. Между этими векторами оставалась, однако, ниша «золотой середины», такой книги о поэте, которая соединила бы документальную основательность, научную взвешенность и свободу литературного письма. И она появилась.

Книга Владимира Новикова, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей»[25], стала предметом внимания уже года за два, за три до ее выхода в свет. О работе известного критика и литературоведа над романизированной биографией поэта не раз сообщалось в печати. Неравнодушный к Высоцкому читатель с нетерпением ждал ее, и книга его ожиданий не обманула.

«Жэзээловская» книга о писателе — жанр вообще очень непростой; не случайно специфика его не раз становилась предметом обсуждения. Одна из важнейших проблем в такой работе — соотношение фактической точности и литературного домысла, в популярной биографической книге необходимого. Как избежать натужно-искусственных пассажей типа «Х посмотрел на Y и подумал...»? (Откуда нам знать, о чем подумал, да и посмотрел ли...) У Вл. Новикова есть, кажется, два ключевых рецепта решения проблемы.

Во-первых, он следует известному тыняновскому принципу: «Где кончается документ — там я начинаю». Вот пример. В известной книге Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» есть эпизод, в котором описана реакция Высоцкого на полные прилавки в Западном Берлине: «Как же так? Они ведь проиграли войну, и у них все есть, а мы победили, и у нас нет ничего! Нам нечего купить, в некоторых городах годами нет мяса...» [26] Более того — поэт «бледнеет как полотно», и его начинает рвать. Как выглядит эта сцена в книге Вл. Новикова? Цитируем: «Даже затошнило от возмущения, и он это перед Мариной слегка утрировал, разыграл театрально — ей понравилось, что он не поклонился колбасам, не затрепетал, как многие приезжающие из России» (с. 202). И впрямь: если понимать эпизод из книги Влади буквально, то поэт получается каким-то слишком уж наивным, что ли... Будто он знать не знал ничего о западном уровне жизни — ну прямо-таки герой собственной песни «Поездка в город», никак не могущий понять, что попал он не в обычный советский магазин, а в торгующую на валюту «Березку». Биограф же нашел тонкий ход: он и рассказ Влади под сомнение не поставил (хотя вообще-то ее книга не лишена беллетристичности), и в то же время домыслил его, сделал более убедительным психологически. Ведь Высоцкий был очень артистичен не только «на работе», но и в быту, любил что-нибудь сыграть и кого-нибудь разыграть. Да сама же Марина Владимировна невольно «подтверждает» правомерность такой трактовки ее свидетельства. «Всю свою жизнь, — пишет она, — ты разыгрывал некое тихое помешательство, чтобы скрыть глубокий внутренний разлад» [27].

Так же интерпретирует Вл. Новиков и другой эпизод книги Влади — якобы возмущение Высоцкого «плагиатом» Артюра Рембо, который «все... тащит» у него, у Высоцкого: «...эти слова, этот ритм... Негодяй! И переводчик, мерзавец, не постеснялся!» [28] С трудом верится, что русский поэт был настолько необразован, чтобы не знать, что Рембо (кстати, упомянутый им в песне «О фатальных датах и цифрах») давно умер и ничего «тащить» у него не мог. Вновь сравним с текстом Вл. Новикова: «Сейчас мы Марину разыграем. Сделал возмущенное лицо и направился к ней, потрясая томиком...» (с. 258). Но это вовсе не эксплуатация удачно найденного приема. Эпизод психологически обыгран, и обыгран в связи с собеседницей, со взаимоотношениями героев: мол, «надо иной раз подставиться, посмеяться над самим собой, чтобы женщина могла ощутить свое превосходство».

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: реферат по социологии, скачать сочинение.





Предыдущая страница реферата | 1  2  3  4  5 | Следующая страница реферата