Предыдущая страница реферата | 12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 | Следующая страница реферата

Обращение к жанру научно-популярной статьи (тексты взяты из периодических изданий 2-й половины 80-х гг. ХХ в. – начало ХХ? в.) позволяет выделить основные способы речевой реализации ПСМ 2 Х что делает с чем, играющих центральную и унифицирующую роль в освещении «вечной» проблемы – отношение человека к своему внутреннему миру, обращение со своим
«я». Выбор глагола-предиката, устанавливающего отношения между субъектом и объектом, оказывается напрямую зависимым от познавательно-философских, ценностных установок авторов. В пределах выбранного материала достаточно отчетливо выделяются две такие концептуальные позиции, воплотившие идеи мировоззренческих проектов, условно называемых в истории культуры Модерном и Постмодерном.

Мировоззренческий проект, называемый Модерном, представил свою модель человека – «разумного, познающего и самопознающего «человеческого агента», который способен дисциплинировать, воспитать, переделать самого себя в соответствии с требованиями разума [Мотрошилова 1999: 408]. Во главу угла была поставлена идея строго подчинения человеку всех тех сторон, которые лежат за пределами рационального (отрицательные эмоции, запретные чувства, аффекты) и лишают индивида права «хорошо о себе думать». Речевая реализация данной идеи может быть представлена рядом контекстов, извлеченных из статей нескольких авторов, совершающих экскурс в историю психологической мысли:
. Весь Х1Х век и весь ХХ человек усиленно избавлялся от отрицательных эмоций. Подавляя их, вытесняя;
. Можно «звериное» давить в себе, чем мы и занимались как минимум несколько веков.
. Можно сказать, что они сами старались «отрезать» от себя свои негативные чувства и преуспели в этом.
. Как преодолеть традиционный «зажим» эмоций?
. Человек не занят изнурительной борьбой с самим собой.
. Все эти способы психологической защиты от самого себя.
. Есть два способа подавить в себе запретные чувства.

Субординационная интерпретация субъект-объектных отношений, представленная в указанных конструкциях, формируется семантикой предикатов
– глаголов насилия и их дериватов со значением отчуждения, нарушения целостности и прежних связей (отрекаться от, жертвовать, избавляться, вытеснять, отрезать, изъять), угнетения, притеснения (давить, подавлять, борьба, защита от). Отношения субъекта и объекта рефлексии в этом случае уподобляются отношениям, укладывающимся в рамки понятий «субординация» и
«единовластие», утверждающим преимущественное право, особое положение одного участника ситуации по сравнению с другим. Если попытаться найти аналоги этих отношений во «внешнем» опыте человека, то ими, по-видимому, станут отношения начальника – подчиненного, судьи – подсудимого, следователя – подследственного, тирана – жертвы.

Другой мировоззренческий проект, Постмодерн, отказавший разуму в роли абсолютного хозяина человеческой природы, изменил наше представление о психике человека, заметно расширил ее состав, включив в нее всю сферу бессознательного, основанную на сформированных еще в досоциальный период и по сей день являющихся мощным мотивационным началом неосознаваемых влечениях-инстинктах. В центре нового мировоззренческого проекта – человек многомерный, не упрощающий себя, а культивирующий свое разнообразие, больше не пытающийся сузить масштабов своей «внутренней вселенной», отрезав от своего «я» то, что прежде казалось недостойным уважения в человеке.
Показательным в этом смысле является семантическая реализация рассматриваемой пропозитивной модели: резко меняется характер целенаправленного действия человека в отношении его внутреннего мира.
Семантика отчуждения, нарушения целостности теряет свою актуальность. На первый план выходят конструкции, варьирующие идею восстановления разорванной связи человека с самим собой – человеком, не только мыслящим, но и чувствующим, испытывающим самые разные, в том числе и «запретные», чувства.

Принятие человеком себя и признание вновь обретенных «частей» своего
«я» требует перестройки системы отношений со своим внутренним миром, отказа от достаточно формальных и натянутых отношений судьи – подсудимого, начальника – подчиненного, палача – жертвы. Основным показателем отклонения от этой схемы отношений в пределах рассматриваемой образной пропозитивной модели «субъект – целенаправленное действие – квазиобъект» является лексико- семантическое оформление предиката. Его позицию, как правило, занимают лексемы со значением добавления, сближения, скрепления (помочь человеку принять себя; признаю и принимаю любые чувства), а также языковые единицы, так или иначе воплощающие идею принятия в широком смысле (увидеть и почувствовать богатство переживаний, увидеть полноценного собеседника в самом себе, научиться слушать себя и слышать свой голос) и развивающие ее
(доверять себе, заботиться о себе, беседовать с собой). «Коль скоро личное общение человека с самим собой обходится без чинов, ролей… его ведущий мотив – любовь, свободный выбор»[10]. Это принципы общения субъектов, уравненных в правах на существование, партнеров, двух близких людей – таковы образцы отношений, перенесенные из сферы межличностных контактов в сферу внутреннего общения и объективированные в языковой семантике.

Таким образом, столкновение двух способов семантической интерпретации, определяемых нами в рамках понятий единоначалия – коллегиальности, субординации – равноправия, отторжения –принятия и реализующихся в речи в соответствующем вербально-ассоциативном диапазоне, позволяет наглядно, не выходя за рамки «человеческого измерения», представить изменения во взглядах на отношения человека к своему внутреннему миру, что принципиально важно для уяснения сути мировоззренческих сдвигов, происходящих в наше время.

В художественном дискурсе также можно обнаружить примеры осознанного, прагматически обусловленного использования того или иного способа языковой объектной репрезентации психических феноменов. Его выбор, в частности, может быть связан с идейно-событийным уровнем произведения: образ объекта, входящий в наивно-языковую категориальную систему внутреннего человека, выступающий в качестве внутренней формы узуальных выражений, получает статус содержательной единицы – художественного образа, содержательно
(концептуально) организующего текст в целом или его фрагмент. Так, интерпретация радости, спокойствия в образе подарка, реализующего категорию объекта манипулирования, является ключом к истории космического путешествия землянина, познавшего на другой планете ценность давно утраченной людьми способности облегчать жизнь ближнему, разделяя с ним и радость, и боль:

Мне встретились молодые женщины. Они несли по большой охапке цветов.
Они увидели мою постную физиономию и наградили меня своей радостью. Чужая радость обдала меня душистыми и свежими брызгами. Старик, сидевший на лавочке, подарил мне спокойствие. Так бывало со мной и раньше, но я не замечал связи между своими ощущениями и другими людьми (К. Булычев Поделись со мной...).

В основе следующего высказывания также лежит объектная категориальная модель психики, однако при этом явления внутреннего мира интерпретируются как объекты уже не как посессивные объекты, а как делибераты – объекты познавательной деятельности. В контексте фантастического рассказа К.
Булычева данная репрезентация ментальной сферы «согласуется» с результатами описанного автором эксперимента по проникновению в сознание человека и контролю над процессами мышления:

Лучше надеяться на то, что, разгадав сущность мышления, научившись читать мозг, как напечатанную книгу, научившись слушать мысли, мы поможем и нашим меньшим братьям (К. Булычев Летнее утро).

Подобное использование образной модели, актуализация наивных представлений, лежащих в ее основе, представляет собой один из эстетически значимых стилистических приемов деформации реальности, составляющей саму суть фантастики. Демонстративное нарушение художественного правдоподобия необходимо в данном случае для того, чтобы «неожиданно или даже гротескно показать проблему, сегодня, может быть, еще не вполне очевидную»[11].

3. 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

семантической категории и субкатегории инструмента

В процессе сигнификативной интерпретации психологических ситуаций может использоваться категория инструмента, главным категориальным признаком которой, позволяющим подвести под понятия инструмента (орудия, средства) самые разнообразные предметы, явления, действия, признается целенаправленность их применения, другими словами – непосредственная связь с категорией цели [Новый философский словарь 2001: 311; Новая философская энциклопедия 2000, т.1: 633; Ямшанова 1989: 142-143; Твердохлеб 2001].

Телеологический характер инструментальной категории (инструмент определяется в отношении к цели деятельности) позволяет получить роль средства осуществления всякому предмету, действию, явлению, оказавшимся
«тем, что «служит» цели и имеет смысл в связи с ней» [Философская энциклопедия 1967, т. 5: 123], в том числе и компонентам внутреннего мира человека.

Использование инструментальной категории в области семантической репрезентации осознаваемых, нередко контролируемых субъектом внутренних состояний (каковыми они представлены в упомянутой модели) имеет ряд особенностей, одни из которых обусловлены денотативно – отличительными свойствами внеязыковой ситуации, другие – сигнификативно, «канонами» наивной анатомии, определяющими языковую концептуализацию.

Прежде всего, инструментальная категория используется главным образом в процессе непрямой, образно-ассоциативной репрезентации внутреннего человека: она не предполагает реалистического изображения психических состояний, процессов человека. Именно в сфере инструментальных образов- ипостасей внутреннего человека обнаруживают серьезные отличия наивной языковой картины мира и концептуальной картины говорящих [Апресян 1995;
Урысон 1995; Одинцова 2000б; Шмелев 2000]. Наивные представления о системе органов внутренней жизни (функционирование которых обеспечивает протекание психических процессов), представляют собой, как полагают исследователи, осколки первобытной концептуальной картины мира. Они закреплены в семантике языковых единиц (полюбить всем сердцем, напрячь память, дойти умом, ненавидеть всеми фибрами души и др.), составляют важную часть наивной языковой картины мира и, таким образом, определяют языковое поведение говорящих, хотя и не соответствуют концептуальному знанию о человеке современных носителей языка. «…Эти примитивные представления практически вытеснены из сознания современного носителя языка более поздними знаниями анатомии, физиологии и психологии» [Урысон 1995: 15].

Особое место в языковой системе занимают номинации «частей» человека, формирующих в наивной анатомии систему интеллекта: мозг (мозги) и его метонимический заменитель голова (в системе своих стилистических синонимов: котелок, башка и т. п.), - получивших в языковой картине мира близкую естественно-научной трактовку органов мышления, инструментов, с помощью которых люди думают, понимают. Эта трактовка, запечатленная в выражениях типа работать головой, котелок не варит, шевели мозгами, сходна с анатомическим определением мозга как органа, составляющего центральную нервную систему человека и обеспечивающие высшую нервную деятельность, которая заключается в приспособлении к окружающей среде, в том числе за счет ментальной обработки поступающей извне информации [Популярная медицинская энциклопедия 1961: 613].

Кроме того, вышеупомянутые особенности касаются ограничений на инструментальную категоризацию психических феноменов, формирующих состав внутреннего человека. В отличие от субъектной и пространственной категорий, открытых практически для любого «предмета» психики (будь то орган внутренней жизни человека, результат его интеллектуальной деятельности, опредмеченные психические состояния, свойства, действия или субъект в целом), СК инструмента предполагает относительно узкий круг членов, выступающих в качестве целенаправленно используемых средств, обеспечивающих протекание тех или иных психических процессов. Это, в частности, касается системы органов и квазиорганов психики, формирующих в наивной ЯКМ модель человека, которые уподобляются органам человеческого тела, обеспечивающим своим функционированием жизнедеятельность организма.
Среди этих признаков выделяются два: наличие определенной функции и контролируемость субъектом, которые вместе и обусловливают, на наш взгляд, речевую инструментальную репрезентацию психическим феноменам, т.е. позволяют интерпретировать внутреннее состояние как активное, осознанное, контролируемое использование субъектом своих органов психики, обеспечивающих протекание закрепленных за ними процессов, реакций. Среди компонентов внутреннего человека, отвечающих упомянутым условиям, например: сердце – орган эмоций, чувств (любить всем сердцем), голова (мозг, мозги, разум, рассудок) – орган мышления (работать головой, дойти до чего своим умом), воображение – орган, обеспечивающий создание мысленных образов
(напрягать воображение) и др. См., например, высказывания, в первом из которых душа представлена в качестве инструмента понимания поэзии, а во втором сердце интерпретируется как инструмент познания Бога: Несмотря на то, что Аркадий Кутилов – поэт предельно понятный, доступный, обходящийся без всякого рода словесных кандибоберов, - прочувствовать душой его поэзию… дано, очевидно, не каждому (Г. Великосельский. Опознан, но не востребован);
…Есть в Боге нечто, что не познаваемо человеком в принципе; есть нечто, что человек может познать сердцем… (А. Кураев. Христианская философия и пантеизм).

Из числа органов-инструментов, по-видимому, следует исключить кровь и дух (которые, как уже было сказано, являются неизменными компонентами в составе внутреннего человека), ибо они не удовлетворяют условиям, необходимым для инструментальной интерпретации. Кровь наделяется в наивной
ЯКМ особой функциональной нагрузкой: она является «носителем сильных эмоций», как-то: страсти, гнев, ярость [Шмелев 2002: 309]. При этом она, однако, не предполагает наличия активного, контролирующего участия человека
- использование лексемы «кровь» в указанном «анатомическом» значении возможно лишь в выражениях, реализующих экспериенциальный способ репрезентации событий внутренней жизни: кровь бросилась в голову кому; молодая кровь кипит в ком; кровь стынет в жилах – можно пить кровь
(угнетать эмоционально) другого человека, но не себя; не предполагается, что воздействуя каким-то образом на кровь, субъект может корректировать свое эмоциональное состояние: ?? подхлестывать кровь, ??пить у себя кровь,
??возненавидеть кровью, ??сдерживать кровь. Дух же, напротив, допускает контроль со стороны субъекта: он «подвержен определенным изменениям, связанным, главным образом, с состоянием воли субъекта, а также с его настроением» [Урысон 1999: 21], которое в наивной картине мира может регулироваться человеком, см.: воспрянуть духом, поднять дух; Постись духом, а не брюхом! (посл.); Начал духом, кончил брюхом (посл.). При этом, как показывают исследования, дух, представляющий собой некую сверхлегкую летучую субстанцию – частицу невидимого, потустороннего мира, лишен в наивной ЯКМ какой-либо определенной функциональной нагрузки (Е.В. Урысон,
А.Д. Шмелев) и, следовательно, статуса органа-инструмента. Указанное категориальное ограничение обнаруживается и в сфере номинации ипостасей, ролей личности. Эти партитивы регулярно получают в речи субъектную и объектную образную интерпретацию (В каждом взрослом живет ребенок, В нем проснулся зверь, Ты убил в себе талантливого ученого, Не буди во мне зверя), однако оказывается весьма проблематичным представить контексты, в которых бы они получили инструментальную репрезентацию.

Как и в сфере репрезентации мира физического, для инструментальной семантической категоризации явлений внутреннего мира значимым оказывается субкатегориальная оппозиция «органы-инструменты – собственно инструменты, не имеющие отношение к анатомическому строению человека».

Органы «внутренней» жизни, функционирование которых обеспечивает протекание определенных психических процессов и подлежит целенаправленному использованию, аналогично активным частям человеческого тела (некоторые из них, кстати, наделяются дополнительными «психологическими» функциями, например голова, сердце), формируют субкатегориальную разновидность так называемых неотчуждаемых инструментов [Ямшанова 1989], противопоставленных собственно инструментам - различным физическим предметам, используемым в практической деятельности и не являющимся рабочими частями человеческого организма, ср.: работать головой («думать»), чуять сердцем; проткнуть пальцем фольгу, ударить мяч головой и проткнуть ножом фольгу, известить письмом, зашить нитками. При этом, однако, особенности референциального аспекта содержания имен органов внутренней жизни в сообщениях о психических состояниях человека (они осуществляют референцию к объектам, входящим в уже разрушенную картину мира) обусловливает то, что для них становится нерелевантным характерное для сообщений о реальной человеческой деятельности семантическое разграничение на орудия (инструменты), к которым, в частности, относятся активные части человеческого тела, и средства - внутри категории инструментальности. Органы внутренней жизни, при всех упомянутых выше сходствах с реальными частями человеческого организма, ненаблюдаемы, имеют идеальную природу, так что не могут быть отнесены ни к собственно предметам, ни к веществам. Если органы психики, дублирующие телесные органы (сердце, мозг, печень, голова) воспринимаются скорее как предметные дискретные сущности, чем вещества, то предметность и вещественность «представляемых» органов установить проблематично. Трудно сказать, расходуются ли, скажем, при использовании душа, ум в ситуациях, описанных в высказываниях: Я белый свет/ Душою ненавижу (из городского романса «Папиросы»); Пишут не пером, а умом (посл.); Добывшая двугорбием ума/ тоску и непомерность превосходства,/ она насквозь минует терема/ всемирного бездомного сиротства (Б. Ахмадулина. Биографическая справка).

Инструментальную репрезентацию получают и некоторые опредмеченные психические качества личности, осознанно используемые человеком для достижения целей, связанных, как правило, с внутренней жизнью другого человека (брать терпением, брать хитростью, согреть душевным теплом, вылечить своей любовью и др.).

В сообщениях о внутреннем человеке форму со значением инструмента могут иметь при себе как переосмысленные глаголы действия / деятельности, в составе семантически не членимых фразеологических единиц (шевелить мозгами, работать головой и др.) и их окказиональных синонимов (доходить умом до чего; Никак не мог Лева расположить его [Мишатьева], поняв, в своей системе, то есть перешагнув разумом (А. Битов. Пушкинский дом); Не мешай! Я сознанием рыщу -/ и в толпе и в идейной глуши. Я готовлю духовную пищу/ из продуктов распада души (А. Кутилов. Духовная пища), так и, в составе глагольных фразеологизмов или в качестве припредикатных определителей с фразеологически связанным значением при глаголах, называющих статуальные
(психические, физиологические, онтологические) состояния (болеть душой за кого, ненавидеть всеми печенками, жить свои разумом и др.).

И в тех и в других случаях «части» внутреннего мира человека – органы внутренней жизни и опредмеченные психические качества личности, репрезентированные как инструменты, получают следующие грамматические формы с инструментальным значением, зачастую осложненные дополнительными субкатегориальными оттенками:
. Форма творит. падеж имени (без предлога) с инструментальным значением

Рекомендуем скачать другие рефераты по теме: сообщение, курсовые работы бесплатно, реферат современный мир.





Предыдущая страница реферата | 12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 | Следующая страница реферата