Архитектурное знание

Разумеется, некое знание уже непременно наличествует внутри умения и мастерства. Это столь очевидно, что, посвящая теме "эволюция знания в архитектуре" отдельный очерк, нам следует четко указать, о каком знании идет речь. В границах умения знание передается из рук в руки - от мастера к ученику, будь то знание свойств материала или "тайны" египетского треугольника. Однако в развитии деятельности непременно наступает такой момент, когда такое "перекладное" знание, сохраняя все свое значение, достраивается иным - письменным. Уже говорилось, что строителям храма Геры на Самосе и зодчему Парфенона оказывалось почему-то весьма важно не только добиться совершенства выполнения работы, но и сразу же написать о ней книгу. По-видимому, они ощущали, что как ни велико содеянное, готовое сооружение само не способно передать все, что автору представлялось ценным и важным. Они знали, что современникам и потомкам нужно было непременно передать своего рода "ключ" к восприятию сооружения.

Итак, речь идет здесь о том виде знания, который поддается отслоению, обособлению от непосредственного предмета работы зодчего. Такому знанию можно и даже должно придать литературную форму, т. е. упорядочить его в соответствии с принятыми в каждую эпоху правилами литературного изложения. Уже поэтому ясно, что знание в архитектуре как обособленный ее компонент чисто технически не может оформиться до того времени, пока не утвердилась в правах проза. Это знание не могло получить форму выражения раньше, чем поэт Гекатей и историк Геродот совершили литературный подвиг, высвободив речь от жесткости поэтической конструкции.

Разумеется, поэтическая конструкция не была непременно препятствием. Уже тексты Гомера, в особенности "Одиссея", содержат огромный объем положительного знания о множестве умений.

К примеру:

... Медные стены во внутренность шли от порога и были
Сверху увенчаны светлым карнизом лазурной эмали.
Вход затворен был дверями, литыми из чистого -злата.

или:

Близко к дверям запертым кладовой подошед, Пенелопа
Стала на гладкий дубовый порог (по шнуру обтесавши
Брус, тот порог там искусно уладил строитель, дверные
В нем косяки утвердил и блестящие двери навесил).

Один лишь этот фрагмент, где дворец царя Алкиноя описан как явственно микенский, говорит о многом. Как и другие подобные фрагменты, включая описание щита Ахилла или прекрасного кубка Нестора, убедительно подтвержденные археологическими находками нашего времени, он давал греку Гомеровой эпохи сообщение опыта, с каким он уже не мог сталкиваться непосредственно. Наследование прекрасных, идеальных образцов древней культуры осуществлялось в полноте.

Оставаясь лишь служебным элементом эпического повествования, сведения такого рода были чрезвычайно важны, ведь эти тексты знал каждый грек. Однако такое знание не обособляется, оно не имеет признаков профессионализации и в то время еще не может его иметь. Знание в архитектуре исторично: мало было обладать нормой прозаического описания, необходим еще достаточно емкий, стабильный спрос на систематизированный текст, вобравший в себя опыт персонального мастерства зодчих. В пределах "классической" Греции такого спроса все еще не было - и потому, что все искусства занимали скорее невысокое место в сознании культурного эллина, и потому, что объем строительных работ, нуждавшихся в чем-то большем, чем прямое воспроизводство умения, был невелик. Прошло всего лишь два десятилетия после строительной лихорадки времен Кимона и Перикла, и ситуация радикально меняется. Наступает очень длительный застой, и речь Демосфена "О новом устройстве государства" превосходно передает его характер: ".. Теперь, афиняне, в общественной жизни наше государство довольствуется тем, что сооружает дороги, водопроводы, штукатурит стены и еще делает разные пустяки".

Эллинистические империи Птолемеев и Селевкидов, а затем Рим создают почву для распространения литературно оформленного знания, складывают устойчивый читательский спрос на "техническую" литературу.

Наконец, эпоха эллинизма уже порождает частного заказчика (по поводу чего так яростно негодовал Демосфен в цитированной выше речи), а это, в свою очередь, увеличивает спрос на такую форму знания об архитектуре, какой может воспользоваться не только архитектор, но и заказчик. В общественном строительстве резко расширяется круг задач, в решении которых невозможно просто воспроизводить образец, освященный традицией, и необходимо переносить признаки одних сооружений на другие. Это, вместе с развитием античного "туризма", создает спрос на путеводители, справочники и сравнительные описания, сопоставляющие опыт посещения разных, разбросанных по Ойкумене мест.

Из сказанного отнюдь не следует, что нам предстоит говорить о теории, ведь теория представляет собой лишь частный случай знания, результат его долгой эволюции. Знание, собиравшееся в трактаты, относительно которых до нас дошли надежные сведения, это масса сведений о том, как можно решить те или иные виды строительных задач. Было бы напрасно искать в трактатах, известных целиком, в отдельных фрагментах или только по названию, обсуждения целей и смысла работы архитектора, обсуждения в них функций архитектуры, чисто художественных вопросов. Все эти материи античные авторы полагают самоочевидными. Подразумевается наличие полного согласия между автором и его читателем, полное совпадение их культурных ожиданий.

Для того чтобы названные и им подобные вопросы возникли, и более того, заняли место ключевых, требовалось, чтобы знание вошло в динамичное и напряженное отношение с критической мыслью, о чем нам предстоит говорить позже. Здесь нас занимает только лишь "положительное" знание, практически совсем свободное от критического осмысления, утвердившегося уже только в Новом времени.

Зачем понадобилось обсуждать знание в архитектуре таким именно образом? Затем, чтобы запомнить, сколь поздним продуктом эволюции является привычная сегодня, скорее холодная теоретическая форма профессиональных представлений. Чтобы усмотреть в сегодняшних суждениях не только результат работы последнего столетия, но и мощный пласт древнего наследия, ушедший в "подсознание" профессии. Тема огромна, что вынуждает искать наиболее экономную форму выражения. Как и раньше, сделаем попытку высветить предмет на избранном материале, для достижения наглядности максимально его персонифицируя.

К концу V в. до н. э. страстно увлекшиеся парадоксами софисты были равно способны утверждать или, напротив, отрицать все что угодно. Знаменитый в Афинах ритор Горгий провозглашает: "Не существует ничего, если же существует нечто, то оно непознаваемо, а если оно непознаваемо, то не может быть передано".

В действительности - что было отлично известно Горгию - многое было уже познано и, что важнее всего, все познанное передавалось. Ойкумена культуры была уже единой, и образ этой культуры был целостен при всей его внутренней противоречивости, а возможно, и благодаря напряженной противоречивости. Это образ не только пространственный (давно уже составлены точные карты Средиземноморья), он и целостен во времени.

Об этом замечательно свидетельствует хотя бы такой факт. Разбивка плана Милета по "гипподамову", т. е. решетчатому плану была осуществлена около 479 г. до н. э. При этом формирование двух общественных площадей города, восстанавливаемого после персидского разорения, было рассчитано на поколения вперед. Фактически работа растянулась на века, и ансамбли обеих агор начинают принимать завершенную форму только при Лисимахе, одном из наследников империи Александра Македонского, что длилось с 387 по 281 г. до н. э. Веками, в соответствии с первоначально утвержденным давним проектом, строились также колоссальные храмы в Эфесе, Магнесии, Дидиме3 - наследие оставалось актуальным, живым.

Если культурное наследие обеспечивало первым поколениям эллинов после Александра Македонского чувство интеллектуальной устойчивости, то политическая реальность успела радикально преобразиться. Только что казавшаяся себе сверхгигантом, Греция враз съежилась до размеров и статуса маленького уголка эллинистического мира. Только что могучая демократия полиса, пережив драму безуспешной борьбы с македонской династией, выродилась в бесконечные споры вокруг сугубо хозяйственных вопросов. Именно в это время, бесконечно противоречивое, бесконечно далекое от спокойствия духа, Филон, сын Ексекеста из Элевсина, вместе с Евтидомом из крошечной соседней Мелиты возводит Арсенал в афинской гавани — Пирее.

Благодаря чудом сохранившейся надписи, представляющей собой нечто среднее между подробным заданием на проектирование и объяснительной запиской к проекту, ученые смогли, наконец, осуществить достоверную реконструкцию постройки:

"...Построить арсенал для развески снастей в Зее. Начать от пропилеи, ведущих с площади, и далее, позади них, - ряды доков, у которых общая крыша. В длину четыре плетра, в ширину, вместе со стенами, пятьдесят пять футов.

Углубив участок на три фута, считая от высшего уровня, и расчистив все остальное пространство, на этой плотно убитой площадке выложить и вывести [фундамент] равномерно до одной высоты и все по уровню. Выложить кладку и под столбами, отступая от каждой из двух [продольных] стен на пятнадцать футов, считая толщину столба.

Число столбов каждого из двух рядов -тридцать пять, с проходом между ними посредине арсенала для посетителей.

Ширина промежутка между столбами должна быть двадцать футов, фундамент выкладывается толщиной в четыре фута, камни класть вперевязку и продольно...

...Сделать стены вышиной от цоколя, включая триглиф под карнизом, в двадцать семь футов, а двери...

И в каждое окно вделать плотно прилаженные медные рамы...". Совершенно элементарное по планировке и конструкции здание примечательно прежде всего тем, что здесь триглиф, характернейший элемент дорического ордера, обособляется от привычного местоположения в антаблементе. У ряда триглифов откровенно знаковая роль -придать больше достоинства зданию, которое трактовалось всеми афинянами не только как техническое помещение, но также и как демонстрационный Зал Славы, — недаром в длинной надписи указано, что проход между столбами предназначен для посетителей. Важнее, однако, самого сооружения для нас свидетельство Витрувия, что "Филон выпустил книгу о соразмерности священных храмов и об арсенале, который находился в гавани Пирея".

Запись Витрувия принципиально важна, и не столь существенно, что скорее всего в его передаче две книги слились в одну. Гораздо важнее, что одному автору приписаны столь разнородные тексты! Если один из них, как логично предположить, должен был совпадать по своему строению с уже отработанной схемой (Иктин — о Парфеноне), то другой текст представляет собой качественно новое явление. Б. П. Михайлов первым, кажется, обратил внимание на эту особенность: "Следует думать, что Филон был автором первого по времени свода архитектурных теорий, каким было, вероятно, его сочинение "О соразмерности священных храмов".

Слово "теория", использованное здесь Михайловым, следует, конечно, трактовать метафорически — в трактате Филона речь могла идти лишь о систематическом изложении правил установления соразмерности, прежде всего, отношений между высотой колонны и интерколумнием.5 Именно это нам и важно: архитектор отчленяет в сознании собственную работу от других не через противопоставление, как это, несомненно, было у Иктина (Парфенон в соотнесении с храмом Зевса в Олимпии), но через сопоставление. Это суждение тем более справедливо, что именно Филону, по-видимому, принадлежат еще две чрезвычайно интересные архитекурные работы.

Можно рискнуть предположением, что именно Филон был автором довольно странной постройки на острове Делос, которую издавна, по элементам декора, называли "Домом Быка". Это сооружение длиной более 60 м при ширине Юм, поставленное на низкой двухступенчатой крепидоме и имеющее шестиколонный пронаос - портик в южном торце. Интересно оно тем,что не имеет ясных прототипов среди известных на сегодня построек. Его датируют 310-300 гг. до н.э. и, по-видимому, разумно увидеть в нем памятник победы знаменитого Деметрия Полиоркета в морском сражении у Кипра. В самом деле, за сенями-пронаосом открывается помещение сложного по разрезу устройства: боковые "лавки" тянутся вдоль глубокого "бассейна", над противоположным концом которого устроен проход в "целлу" с трапецие-дальным постаментом в центре. Этот-то проход обрамлен пилястрами, над капителями которых находятся скульптурные головы быков, давшие имя постройке.

Наиболее разумно объяснить назначение "Дома Быка" так: в "бассейне" был установлен корабль. Из надписей известно, что такого рода сооружения, именовавшиеся "неорионами", были некогда в Коринфе, где сохранялся мифический "Арго"; позднее в Риме, где хранился корабль легендарного Энея. Конструкция перекрытия неизвестна, но скорее всего над простым перекрытием из поперечных деревянных балок была устроена стропильная кровля, как и во всяком храме. Вновь еще раз процитируем Витрувия: "В Элевсине огромной величины целлу в дорическом стиле без внешних колонн, для простора при совершении богослужений, закончил до самой крыши Иктин. Впоследствии же, при владычестве в Афинах Деметрия Фалерского, Филон, поставив с фасада перед храмом колонны, обратил его в простиль; так, увеличением предхрамия он придал и простор для посвященных и высшее величие сооружению".

Как практикующий архитектор, Филон выступает перед нами многолико: то как автор самостоятельных уникальных сооружений, то, в последнем случае, - как своего рода редактор работы славного предшественника, уже решившего нетиповую задачу. Как "теоретик", Филон, насколько нам известно, прямых предшественников не имеет. Для этого есть особые причины. Деметрий Фалерский, упомянутый Витрувием, правил Афинами с 317 по 307 г. до н. э., будучи не только политиком,но и крупным ученым, автором 45 работ в области истории, филологии и философии. Как и многие другие славные предшественники, изгнанный из Афин в результате интриг завистников Деметрий нашел убежище в Александрии у царя Птолемея I, где стал его доверенным советником. Именно ему было поручено почетное задание заведовать огромной Александрийской библиотекой, сразу же ставшей знаменитой.

Как полутора столетиями раньше Иктин или Мнесикл не могли избежать влияния Анаксагора и Протагора, так и Филон не мог избежать влияния Деметрия Фалерского как ученого систематика, насколько можно судить по сохранившимся отрывкам, во многом близкого Аристотелю. "О стиле", один из этих отрывков, позволяет осознать, на какие "живые" образцы мог опереться Филон в своей теоретической работе:

"Отрывочная, это - речь, распадающаяся на колоны, слабо спаянные друг с другом; колоны здесь как бы свалены в кучу и набросаны без связи между собой и без взаимной опоры... Колоны периода подобны камням, несущим на себе архитрав, а колоны речи отрывистой похожи на камни, разбросанные близко один от другого..." Уподобление колонов (т.е. строф) колоннам достаточно выразительно и "работает" в обе стороны: упорядочить речевое выражение мысли подобно колоннаде, равно как и упорядочить соразмерность ордера наподобие; порядку выразительной речи. Такая двойственность уподобления совершенно естественна для эллинизма с его культом риторики как высшего из искусств.

Вполне вероятно, что оскорбленный Деметрий Фалерский, жаждавший отомстить своим гонителям, перешел на службу к иному Деметрию, прозванному Полиоркетом (т. е. осаждающим города), когда тот захватил Афины в 307 г. до н.э., и затем организовал военную экспедицию против Родоса. Филон, скорее всего, последовал за своим патроном. Правда, в текстах, на которые мог опираться Витрувий, начальником артиллерии Деметрия назван Аполлонос, а начальником саперов -некий Эпимах, но исследователи справедливо указывают, что Эпимах (сильный приступом) может быть прозвищем, отнюдь не именем. Если догадка верна, то Филона следует считать создателем гигантского "гуляй-города" высотой 45 м, водруженного на квадратном основании со стороной около 23 м. Это девятиэтажное сооружение, передвигавшееся на восьми гигантских катках, на всех своих ярусах несло катапульты, бойницы для которых были защищены кожаными мешками, набитыми шерстью. На каждом ярусе был запас воды для гашения пожаров; связь между ярусами осуществлялась двумя системами лестниц: одна для подъема, другая только для спуска. Если все же и не Филон был строителем этой осадной башни, он, во всяком случае, знал о сооружении военных машин достаточно много, коль скоро посвятил этому сюжету две из девяти своих книг.

До нашего времени дошла одна лишь "Механика" Филона, однако известно, что его энциклопедический свод включал еще книгу о строительстве гаваней; книгу о метательных машинах; отдельно "пневматику"; книгу о конструировании автоматов; книгу о военном оснащении; еще о правилах фортификации; наконец, книгу по тактике. Именно это нам особенно важно — первый энциклопедический свод в сочетании с уже названными работами об арсенале и соразмерности храмов являют нам Филона как предтечу всех позднейших" компиляторов — от Герона Александрийского до Витрувия и Альберти.

Именно в эпоху эллинизма возникает идея "техне", всеобщей, универсальной искусности архитектора-инженера-механика в одном лице. От Фукидида и других историков классического периода мы знаем о полном отсутствии умения вести правильную осаду городов. До походов Александра Македонского греческие отряды ограничивались обычно тем, что окружали осажденный город сплошной стеной на расстоянии, превышавшем выстрел из катапульты, и терпеливо ждали, когда, изведя все припасы, обороняющиеся сдадутся на мшгость победителя. Эллинистическое время, породившее "правильную" военную кампанию, создало острый спрос на универсального специалиста, способного решить любую задачу. Филон опирался на собственный опыт, но у него была возможность черпать из разных источников и прежде всего из трудов Деимаха, Диада и Хария - славных военных инженеров Александра Македонского, сумевших одолеть укрепления финикийского Тира.

Уже упоминалось о влиянии на Филона его покровителя Деметрия Фалерского, но необходимо добавить еще и Стратона из Лампсака, которому большинство современных исследователей приписывает "Механику", то включавшуюся в состав сочинений Аристотеля, то именовавшуюся сочинением Псевдо-Аристотеля. В исторической литературе этот Стратон обычно именуется "Физиком".

Именно Стратон, принадлежавший кругу "перипатетиков", т. е. прогуливающихся (от манеры Аристотеля общаться с учениками во время прогулки), перевел Лицей из оскудевших Афин в Александрию и там принял живейшее участие в создании Музея и Библиотеки. Отличительной особенностью "Механики"Стратона является напряженное внимание к установлению причин физических явлений: "Почему брусья, когда их поднимают, становятся тем слабее и тем более искривляются, чем они длиннее? Почему конец бруса труднее нести на плече, чем нести брус посредине?" Важно, что все подобные вопросы, нацеленные на то, чтобы ученики напряженно размышляли, получают у Стратона ясные ответы.

Наконец, никак нельзя забывать о распространении уже по ойкумене "Начал" Евклида, преобразовавшего опытную науку геометрию в систему постулатов и теорем...

Время, которое историки XIX в. считали упадком по сравнению с идеализировавшимся ими образом классической Греции, раскрывает через непредвзятый анализ чрезвычайную интенсивность интеллектуальной работы, в которую активно вовлекались уже не только отвлеченные философские рассуждения, но и практические знания носителей "техне". Люди, подобные Филону, с безграничной жадностью овладения материалом, раздвигают круг знаний, которые положено иметь архитектору. Архитектор уже не должен подходить к задаче как отдельной и самостоятельно устанавливать правила, согласно которым ее надлежит решать. И умение, и мастерство сохраняют значение, но как бы отодвигаются на задний план, а на авансцену выходит знание - обо всех задачах, какие решались в прошлом, и обо всех, какие могут возникнуть перед зодчим в будущем.

При этом постоянно осмысляемое заново прошлое вот все же подлинный фундамент эллинистической архитектуры. Так, скажем, в "Одиссее" Навзикая описывает Одиссею гавань Феаков." Это описание, восходящее к минойско-микенским образцам, послужило основой "парадигмы", т.е. полной проектной программы Арсенала в Пирее, составленной Деметрием Фалерским и Филоном. Важно, однако, что эта древняя программа сверяется ими с современным опытом, так, в частности, прямыми прототипами Арсенала выступают постройки финикийских Тира и Карфагена.Итак, свод Филона принадлежит времени, когда архитектор из малоазийского Книда сооружает для Птолемея маяк на Фаросе, одно из чудес света, причем царственный заказчик дозволяет автору начертать на постройке: "Сострат Книдский, сын Дексифана, богам-спасителям на благо мореплавателям". Заметим, что долгое время это было только легендой, пока в 1994 г. смелым и удачливым французским археологам-подводникам не удалось обнаружить на дне бухты Александрии и статуи Птолемея в облике фараона, и камни маяка. Среди камней оказалось несколько таких, на поверхности которых сохранились отверстия, в которые некогда были вставлены штыри бронзовых букв.

Трехъярусную башню высотой до 150 м можно было воздвигнуть только опираясь на развернутую систему знания. В это же время ученик Лисиппа, скульптор Харес в течение 12 лет воздвигает еще одно чудо света - статую бога солнца Гелиоса у входа в Родосскую гавань, создавая для этого спиральную рампу, по которой втягивались тяжести, зная о применении рамп из древних текстов.

Текст Филона свидетельствует о том, что задача пропорционирования, совсем недавно еще решавшаяся в каждом случае отдельно, породила теперь изобретение стандартных инструментов. Филон пишет: "Необходимо иметь также метод, с помощью которого по малой модели делать настоящее произведение, точно передавая соотношения (to analogid) всех соответствующих частей. Подобным же образом поступают, когда по образцу большого сооружения хотят сделать меньшее, ибо если измерять каждую часть циркулем и увеличивать ее пропорционально основной мере, то это будет очень кропотливо и не очень точно..."

Слово "аналогия", столь привычное для нас, впервые употреблено здесь не в узком философском, а в архитектурно-строительном контексте. Филон говорит о мерной линейке, но от нее оставался всего один шаг до создания пропорционального циркуля, известного нам по нескольким римским образцам, в том числе и найденным под пеплом в Помпее.

Филон Византийский — все же не имя, а общее обозначение компиляции, в которую наряду с трудами Филона вошли работы Ктесибия и иных инженеров. Терминология Филона — "вид половины цилиндра, рассеченного плоскостью", "удары орудий, приходящиеся под перпендикуляром к поверхности" и пр. - отобразила уже новый этап соединения старого умения и знания, т. е. математизацию инженерии.

Свод Филона, частично дублируемый столетие спустя известным сводом Герона Александрийского, замечательные машины Ктесибия, труды Архимеда... - все это формирует в совокупности своего рода модель совершенного архитектора. Это, так сказать, знание-в-архитектуре, овладение которым должно было дать профессионалу способность эффективно справиться с любой практической задачей, какую ставила перед ним военная необходимость или прихоть царственного заказчика. Незаметным образом происходит изменение интерпретации: теперь мастерство означает не только способность работать не хуже или даже лучше другого мастера.

Теперь мастерство означает владение знанием и умение наилучшим образом применять его в конкретной ситуации.

В "классике" обязывало различение, оформленное еще Платоном от лица героя своего диалога "Политик": "Так вот каким образом раздели все знания: одно назови практическим (praktike), а другое - только познавательным (gnostike)". Здесь Платон, мыслитель, принципиально обращенный мыслями вспять, в прошлое, демонстрирует как изощренность рассуждения, так и незнание современной ему практики, образ которой он конструировал на основании уже ушедшей в прошлое эпохи умения/мастерства. В школе Аристотеля, ученика Платона, вставшего в оппозицию учителю, становление новой деятельности уже осознано: индивидуальное мастерство получает, благодаря слиянию умения со знанием, объективированную форму.

Предисловие к "Механике" Стратона (Псевдо-Аристотеля) отразило такое новое понимание убедительно и ярко:

"Нас изумляют, во-первых, явления, происходящие в соответствии с натурой, но причин которых мы не знаем, а во-вторых, те, что изготовлены искусственно, вопреки натуре, для блага человека. Природа часто действует наперекор потребности людей, но всегда поступает одинаково, тем же самым способом, тогда как цели людей меняются непрестанно.

Поэтому всегда, когда мы должны создать нечто вопреки природе, трудность этого предприятия приводит нас в замешательство и вынуждает нас призвать на помощь искусство".

Было бы неверно читать слова "вопреки"природе" буквально, речь идет о высоком уровне осмысления, когда обширная область рукотворного, область целенаправленной конструктивной деятельности обостренно противопоставляется природе как сфере "чистой" причинности. В такой трактовке между знанием и практической деятельностью нет той грани, которую истово отстаивал Платон: "искусность" (техне) выступает как мир знания, претворяемого сообразно изменчивым целям человека. Именно это новое понимание позволило Витрувию два века спустя сформулировать замечательный свод требований "от противного" в первой же из своих десяти книг:"Архитектор не обязан, да и не может быть таким грамматиком, каким был Аристарх, -лишь бы не был безграмотным; ни музыкантом, как Аристоксен, — лишь бы не был несведущ в музыке; ни живописцем, как Апеллес, — лишь бы не был неопытен в рисовании; ни ваятелем, подобно Мирону или Поликлету, — лишь бы не был невеждою в области ваяния; ни опять-таки врачом, как Гиппократ, — лишь бы он не был несведущ в медицине; также и в остальных науках не должен быть он исключительным знатоком, — лишь бы не был в них невеждою".

Перед этим абзацем у Витрувия есть другой абзац, часто цитируемый, данный в утвердительном ключе (архитектор должен...),но мы выбираем этот. Он не только несет осознанный компромисс с действительной практикой, но и наиболее полно отображает как универсальность, так и ограниченность круга знаний/умений идеального архитектора. Объем знаний, накопленных эллинизмом, превосходил уже возможности одного человека, но зато универсализм знания выступает как основная ценность.

Обычно в исторических книгах Витрувию принято посвящать большой объем текста, однако цитированию и комментированию трудолюбивого римлянина уделено немало внимания, и трактат представлен в России двумя комментированными переводами. Кроме того, как позже Альберти, Витрувий — эхо: он — более взгляд назад, чем окрест и тем более вперед. Будучи римлянином до мозга костей, Марк Витрувий Поллион остается прежде всего эллинистическим компилятором, многим обязанным Филону. Тем не менее сюжет, которому посвящена добавочная девятая книга, заслуживает того, чтобы на нем задержаться.

Время, когда умение сооружать гномоны входило в обязанности архитектора, отстоит от нашего уже настолько далеко, что необходимо известное усилие понимания. Дело в том, что простой гномон, который милетские философы не позже чем в VII в. до н. э. заимствовали у вавилонян, со времени Витрувия радикально преобразился. У Витрувия описаны часы в виде "выдолбленного полукруга" - такие часы были найдены в Риме: часовые линии (по шесть слева и справа от меридиана) пересекают шесть кругов месяцев. Андроник, соорудивший в Афинах прекрасно сохранившуюся Башню Ветров, оставил такую надпись на огромных солнечных часах при храме Посейдона на Теносе: "Андроник! Кирр, твоя родина, дал нам в тебе второго Евдокса, знаменитого астронома. Ты сумел разделить небо на круги и, глубоко изучив науку Арата о небесных светилах, точно возвещал нам затмения солнца и луны".

Упомянутые Витрувием сложные часы "кон арахне" (с паутиной) обнаружены в Гераклее, найдены и упрощенные варианты той же системы, именовавшиеся палекинами , или ласточкиными хвостами.

Диаграммы солнечных часов вполне точно настраивали на географическую широту места. Но, пожалуй, упомянутые Витрувием "виаториа пенсилиа" (особые дорожные часы) наиболее ярко опредмечивают вселенское мироощущение эпохи. Найденный в Аквилее дешевый "фабричный" экземпляр сделан для широт от 42° до 44°, но были сложные системы, названные Витрувием "про пан клима" - для всякой местности. Из нескольких найденных археологами экземпляров один сделан для Анконы, коль скоро название этого города фигурирует на шкале рядом с названиями провинций империи. На шкале же — широты провинций от Британии до Эфиопии, кратко обозначенные римскими цифрами. Маленькая вещица ярко свидетельствует о единстве культурного мира, ставшем ко времени Витрувия фактом.

Географическому единству Ойкумены соответствовало уже единство исторического времени, тем более что к эпохе Витрувия греческое литературное наследие было уже полностью освоено, и в полный голос заявила о себе самостоятельная римская литература. Витрувий посвятил свое сочинение Августу почти одновременно с Вергилием, вручившим Принцепсу свою "Энеиду".

И все же, хотя предпосылки следующей эпохи были сформированы полностью, именно в архитектуре они, пожалуй, были выражены в наименьшей степени. Но уже выражены!

Пора вернуться к практике. В Риме рядом с хаотическим нагромождением построек древнего Форума Романум встали базилика Эмилия и, чуть позже, базилика Юлия Цезаря. Знаменитый Цицерон, оратор и консул, до конца боровшийся за старые республиканские доблести, писал о ней своему другу Аттику: "Павел [Эмилий] уже почти совсем закончил покрытие базилики на Форуме, использовав для этого те же старинные колонны... Ой строит с необычайным великолепием. О чем ты спрашиваешь? Нет ничего прекраснее, нет ничего величественней этого монумента . Напротив первого форума Юлий Цезарь воздвиг свой, о котором поздний историк Кассий Дион сообщает:

"Цезарь выстроил форум, названный его именем. Форум этот, правда, гораздо красивее Римского, но слава последнего возросла, так что он стал называться Большим форумом. Соорудив этот форум и храм Венеры как своей прародительницы..."

Витрувий дожил до того момента, когда (к 20 г. до н. э.) был построен храм Марса Мстителя и заложен форум Августа,19 так что он видел уже немало нового, но взгляд его был обращен прежде всего к древним образам, запечатленным в старых текстах, — он называет 37 источников, на которые опирался!

Опыт времени уже не мал: к деятельности Цезаря и Августа следует добавить бурную строительную активность Агриппы, зятя Августа, которого тот прочил себе в преемники (первые публичные термы, первый Пантеон и пр.). Уже построены дороги и акведуки, давно сооружен удивительный по конструктивному решению мост Фабриция через Тибр... Все это так, но все же расцвет подлинно римского зодчества был впереди.

В книгах римского энциклопедиста Витрувия зодчество еще содержит внутри своего предмета строительство часов, военных машин и прочего, но оно уже обособлено из всеобъемлющего "техне" Филона и отчетливо противостоит узкому инженерному техницизму Герона. Знание уже столь обширно и сложно, что превращается в груз, который трудно удержать на плечах. Тем более это справедливо для времени, когда во всю мощь развертывается удивительный талант зодчего, служившего двум императорам, Траяну и Адриану, — Аполлодора из Дамаска.

В самом деле, до середины II в. н. э., когда наследие Адриана перешло к императорам-философам Антонину Пию и Марку Аврелию, масштаб изменений грандиозен. Оставим в стороне известную историю заговоров и переворотов, бессчетных насилий и убийств,протянувшуюся чередой от принципата Тиберия до момента, когда император Нерва назначил Траяна своим преемником. Об этом можно прочесть у Светония, Тацита или Кассия Диона, сверяя их пристрастные суждения с книгами нынешних историков. Нам здесь важно, что за одно столетие архитекторы создали, пожалуй, больше крупномасштабных сооружений, чем было построено за долгие века развития античного Средиземноморья. Опыт, накопленный римской архитектурой, все смелее варьировавшей сводчатые несущие конструкции из бетона и декор в виде ордерной системы греков, придающий человеческий масштаб огромным постройкам, был уже грандиозен.

Хочется лишь повторить формулировку Виолле-ле-Дюка: "В римской архитектуре : имеется, с одной стороны, суровая структура, ) правдивая, реальная, утилитарная конструкция, скомбинированная для выполнения четкой программы, начертанной хозяйской рукой; с другой стороны, в ней имеется оболочка, декорация, не зависящая от структуры, подобно тому, как одежда независима от человеческого тела; римляне... требуют лишь одного от тех,кто одевает их здания: чтобы одежда была его достойна".

Настолько грандиозен стремительно накопленный опыт, что освоение его через изучение руин, сохранившихся к XV в., потребовало колоссальных усилий от Гиберти и Брунеллески, а затем и Палладио.

Аполлодор — что ясно видно из его построек — был вполне способен нести груз накопленного знания и воплощать его в сооружения, равных которым не было прежде. Работы ученого грека из Дамаска заслуживают отдельного очерка.