1

На лесистом среди Волги острове Катерининском Разин собрал круг. В круг пришли старый казак Иван Серебряков, седой, усатый, с двумя своими есаулами, статный казак донской Мишка Волоцкий да есаул Разина Иван Черноярец - светло-русый кудряш, а за дьяка сел у камени матерого и плоского "с письмом" бородатый, весь в черных кольцах кудрей, боярский сын Лазунка. В сумраке летнем за островом плескались струги и боевые челны со стрельцами да судовыми ярыжками в гребцах. Круг ждал, когда заговорит атаман. Разин сказал: - Соколы! А не пришлось бы нам в обрат здыматься за стругами и хлебом, как шли к Самаре? - Пошто, батько? - Стругов мало - людей много. - Лишних, батько, пустим берегом. - Тогда не глядел я, хватит ли пищалей и пороху?.. Помнить не лишне: с топором кто - не воин. Сказал Черноярец: - О пищали не пекись, батько! Имал я у царицынского воеводы кузнечную снасть, то заедино приказал шарпать анбары с мушкетами и огнянные припасы. - Добро! Теперь, атаманы-соколы, изведаны мы через лазутчиков, что пущен из Астрахани воевода Беклемишев на трех стругах со стрельцы: повелено им от Москвы на море нас не пущать. Яицкие до сих мест в подмогу нам и на наш зов не вышли - хлеб надо взять из запасов воеводиных, на море в Яик продти. Так где будем имать воеводу? - У острова Пирушки, - подале мало что отсель! Волоцкий, играя саблей, вынимая ее и вкидывая в ножны, тоже сказал: - У Пирушек, батько, сокрушим воеводу! Молчал старый Серебряков, подергивая белые усы, потом, качнув решительно головой, сказал веско: - У Пирушек Волга чиста, тот остров не затула от огня воеводы! - Эй, Иван, то не сказ. - Думай ты, батько Степан! Я лишь одно знаю: Пирушки негожи для бою... - Соколы! У Пирушки берега для бокового бою несподручны - круты, обвалисты; думаю я, дадим бой подале Пирушек, в Митюшке. Большие струги станут у горла потока на Волге, в хвосте - один за одним челны с боем боковым пустим в поток... Берега меж Митюшки и Волги поросли лесом, да челны переволокчи на Волгу не труд большой. Воевода к нашим стругам кинется, а от выхода потока в Волгу наши ему в тыл ударят из Фальконетов и на взлет к бортам пойдут... Мы же будем бить воеводу в лоб - пушкари есть лихие; да и стрельцы воеводины шатки - то проведал я... - Вот и дошел, так ладно, атаман, - ответил на слова Разина Серебряков. Другие молчали. На бледном небе вышел из-за меловой горы бледный месяц - от белого сияния все стало призрачным: люди в рыжих шапках, в мутно-малиновых кафтанах, их лица, усы и сабли на боку, рядом с плетью, в мутных очертаниях. Лишь один, в черном распахнутом кафтане, в рыжей запорожской шапке, в желтеющем, как медь, зипуне, был явно отчетливый; не дожидаясь ответа круга, он широко шагнул к берегу, отводя еловые лапы с душистой хвоей, подбоченился, встал у крутого берега - белая, как меловая, тускло светясь на плесах, перед ним лежала река. Разин слышал общий голос круга за спиной: - Батько! Дадим бой в Митюшке. - Говори, батько! И слышали не только люди - сонный лес, далекие берега, струги и челны - голос человека в черном кафтане: - Без стука, огней и песни идтить Волгой! Уключины, чтоб не скрипели, поливали водой, а по реке вслед длинному ряду стругов и челнов бежала глубокая серебряная полоса. Встречные рыбаки, угребя к берегу, забросив лодки, ползли в кусты. В розовом от зари воздухе, колыхаясь, всхлипывали чайки, падали к воде, бороздя крыльями, и, поднявшись над стругами, вновь всхлипывали... Из встречных рыбаков лишь один, столетний, серый, в сером челне, тихонько шевелил веслом воду, таща бечеву с дорожкой. Старик курил, не выпуская изо рта свою самодельную большую трубку, лицо его было окутано облаком дыма...

2

Упрямый и грубый приятель князя-воеводы Борятинского (*48), принявший на веру слова своего друга - "что солдата да стрельца боем по роже, по хребту пугать чем можно - то и лучше", - облеченный верхними воеводами властью от царя, Беклемишев шел навстречу вольному Дону не таясь. Его матерщина и гневные окрики команды будили сонные еще берега. С берегов из заросли следили за ходом воеводиных стругов немирные татары-лазутчики. В кусту пошевелились две головы в островерхих шапках, взвизгнула тетива лука, и две стрелы сверкнули на Волгу. - Царев шакал лает! - Шайтан - урус яман (обманщик)! По воде гулко неслись шлепанье весел и гул человеческого говора. Приземистый, обросший бородой до самых глаз, в голубом - приказа Лопухина - стрелецком кафтане, воевода стоял на носу струга, сам вглядываясь на поворотах в отмели и косы Волги. - Эй, не посади струги на луду! - Пригнувшись, слышал, как дном корабля чертит по песку, кричал с матерщиной: - Сволочь! Воронью наеда ваши голо-о-вы! В ответ ему за спиной бухнула пищаль, за ней другая. Пороховой дым пополз в бледном душистом воздухе. Воевода повернулся и покатился на коротких ногах по палубе. Его плеть без разбора хлестала встречных по головам и плечам. - В селезенку вас, сволочь! С кем бой? - По татарве бьем, что в берегу сидит! - Стрелы тыкают! - Стрелов - што оводов! - Я вам покажу! Воевода вернулся на нос струга, а выстрелы, редкие, бухали и дымили. Стуча тяжелыми сапогами, крепко подкованными, слегка хмельной, с цветным лоскутом начальника на шапке, к воеводе подошел стрелецкий сотник. - Воевода-боярин! Чого делать? Стрельцы воруют - бьют из пищали по чаицам (чайкам). Воевода имел строгий вид. Через плечо глянул на высокого человека: высокие ростом злили воеводу. Сотник не держал руки по бокам, а прятал за спиной и пригибался для слуху ниже. - Бражник! А, в селезенку родню твою! Воевода развернулся и хлестко тяпнул сотника в ухо. - Не знаешь, хмельной пес, что так их надо? - И еще раз приложил плотно красный кулак к уху стрельца. В бой по уху воевода клал всю силу, но сотник не шатнулся, и, казалось, его большая башка на короткой прочной шее выдержит удар молота. Стрелецкий сотник нагнулся, поднял сбитую шапку, стряхнув о полу, надел и пошел прочь, но сказал внятно: - Мотри, боярин! К бою рукой несвычен, да память иному дам. - Петра, брякни его, черта! - Кто кричит? Сказывай, кто? Бунт зачинать! Не боюсь! Всех песьих детей перевешу вон на ту виселицу. Воевода рукой с плетью показал на берег Волги, где на голой песчаной горе чернела высокая виселица. - А чьими руками свесишь? - Голос был одинокий, но на этот голос многие откликнулись смехом. Воевода еще раз крикнул: - Знайте-е! Всякого, кто беспричинно разрядит пищаль, - за ноги на шоглу [рею] струга! Команда струга гребла и молчала. Воевода, стоя на носу струга, воззрясь на Волгу, сказал себе: - Полаял Прозоровского Ваньку, он же назло дал мне воров, а не стрельцов! Ништо-о, в бою остынут...

3

Там, где поток Митюшка воровато юлил, уползая в кусты и мелкий ельник, Разин поставил впереди атаманский струг с флагом печати Войска донского, сзади стали остальные. Раздалась команда: - Челны в поток! Челны убегали один за одним. Казаки легко, бесшумно работали веслами. Люди молчали. Много челнов скользнуло в поток с Волги, чтоб другим концом потока быть снова на Волге, под носом у воеводы. И все молчали долго. Только один раз отрывисто и громко раздалась команда Ивана Черноярца: - Становь челны! Здынь фальконеты! Хватай мушкет - лазь на берег! И еще: - Переволакивай челны к Волге! Шлепанье весел, ругань воеводы стали слышнее и слышнее. Слышна и его команда: - Пушкари, в селезенку вас! Готовь пушки, прочисть запал и не воруйте противу великого государя-а! Таща челны, казаки слышали громовой голос Разина: - Стрельцы воеводины! Волю вам дам... Пошто в неволе, нищете служить? Аль не прискучило быть век битыми? Пришла пора - метитесь над врагами, начальниками вашими-и! Впихивая челны в Волгу, боковая засада казаков из потока зычно грянула: - Не-е-чай! Отдельно, звонко, с гулом в берегах прозвенел голос есаула Черноярца: - Сарынь, на взлет! - Кру-у-ши! Бухнули выстрелы фальконетов, взмахнулись, сверкая падающим серебром, весла, стукнули, вцепившись в борта стругов воеводиных, железные крючья и багры... - Стрельцы! Воры-ы! Бойтесь бога и великого государя-а!.. - взвыл дрогнувший голос воеводы. В ответ тому голосу из розовой массы кафтанов послышались насмешки: - Забыл матерщину, сволочь! - Нынь твоя плеть по тебе пойдет, брюхатой! - Воры! Мать в перекрест вашу-у! - Цапайся - аль не скрутим! - Эй, сотник! Спеленали-и, - подь, дай в зубы воеводе!

4

Выжидая ночи, струги Разина стоят на Волге, - три стрелецких воеводина струга в хвосте, на них ходят стрельцы и те, что в греблях были, разминают руки и плечи - обнимаются, борются. С головного воеводина струга на берег перекатили бочку водки, пять бочонков с фряжским вином перенесли на атаманский струг. На берегу костры: казаки и стрельцы варят еду. Под жгучим солнцем толпа цветиста: голубые кафтаны стрельцов Лопухина, розовые - приказа Семена Кузьмина - смешались. К ним примешаны синие куртки, зипуны и красные штаны казаков в запорожских, выцветших из красного в рыжее, шапках. Прикрученный к одинокому сухому дереву, торчащему из берегового откоса, согнулся в голубых портках шелковых, без рубахи, воевода Беклемишев. Его ограбили, избили, но он спокойно глядит на веселую толпу изменивших ему стрельцов. Казаки кричат: - А вот, стрельцы! Ужо наш батько выпьет да заправитца, мы вашему грудастому брюхану-воеводе суд дадим. - На огоньке припекем! - Дернем вон на ту виселицу, куда воеводы нашего брата, казака вольного, дергают! У воеводы мохнатые, полные, как у бабы, груди. Казаки и стрельцы трясут, проходя, за груди воеводу, шутят: - Подоить разве брюхана? - Черт от него - не молоко! - А неладно, что без атамана нельзя кончить! - Мы б его, матерщинника! Воевода глядит смело: над ним взмахивают кулаки, сверкают сабли и бердыши, но лицо боярина неизменно. На голову выше самых высоких, подошел сотник в распахнутом розовом кафтане. - Петруша Мокеев! - Эй, сотник, брызни воеводу за то, что тебя бил! - Не, робята! Ежели тяпну, как он меня, то суда ему не будет: копать придетца. - Закопаем - раз плюнуть! - Дай-кось поговорю ему. Сотник шагнул к воеводе, сказал: - И дурак ты, воевода! Кабы не вдарил, умер бы на палубе струга - не сдался... - Вор ты, Петруха, а не боярский сын! - Пущай вор - дураками бит не буду! - Подожди, будешь... - Эх, а, поди, страшно помирать? - Мне ништо не страшно. Отыди, вор!

5

С атаманского струга над Волгой прозвенел голос есаула Черноярца: - Товарыщи-и! Атаман дает вам пить ту воеводину водку-у... - Вот-то ладно-о! Спасибо-о!.. Вертай бочку! Сшибай дно, да не порушьте уторы! Чого еще - я плотник! Шукай чары, а то рубуши [свернутый из бересты или коры кулек]. Рубушами с бересты - во!.. Стало садиться солнце, с песчаных долин к вечеру понесло к Волге теплым песком, с Волги отдавало прохладой и соленым. Песком засыпало тлеющие костры. Стрельцы и казаки, обнявшись, пошли по берегу, запели песни. Высокий сотник крепко выпил. Стрельцы подступили к нему: - Петра! Ты хорош - ты с нами. - Куды еще без вас? - Сотник, кажи силу! - Нешто силен? - Беда, силен! - Сила моя, робята, невелика, да на бочке пуще каждого высижу. - Садись! - Пошто сести даром? Вот сказ: ежели Яик или Астрахань, на што пойдем, заберем, то с вас бочонок водки. - Садись! - Стой, с уговором - а ежели не высидишь? - Сам вам два ставлю! Два бочонка... чуете? - Садись, Мокеев, голова! - Сюда ба Чикмаза (*49) с Астрахани, тож ядрен! - Чикмаз - стрелец из палачей, башку сшибать мастер. - Сила Чикмаза невелика есть. - Садись, сотник! Яик наш будет, высидишь - водка твоя... В желтой от зари прохладе сотник скинул запыленный кафтан, содрал с широких плеч кумачовую рубаху - обнажилось бронзовое богатырское тело. Сотник сел на торец бочки. - Гляди, што бык! Бочка в землю пошла - чижел, черт! - Эй, чур, давай того, кто хлестче бьет! Длиннорукий, рослый стрелец скинул кафтан, засучил рукава синей рубахи, взял березовый отвалок в сажень. - Бей коли! Сотник надул брюхо, стрелец изо всей силы ударил его по брюху. - Ай да боярский сын! - Знать, ел хлебушко, не одни калачи. После первого удара сотник сказал: - Бей не ниже пупа, а то стану и самого тяпну! Гулкий шлепок покатился эхом над водой. - Дуй еще! - Сколь бить, товарищи? - Бей пять! - Мало, ядрен, - бей десять! Сотник надулся и выдержал, сидя на бочке верхом, десять ударов. Одеваясь и слушая затихающие отзвуки ударов на воде, сказал: - Проиграли водку! - Проиграли - молодец Мокеев! - Атаман!.. На берег из челна сошли Разин с Черноярцем, стрельцы сняли шапки, казаки поклонились. - Что за бой у вас? - Сотник сел на бочку. - Играли, батько. - Проиграли - высидел, бес. Разин подошел, потрогал руки и грудь сотника, спросил: - Много, поди, Петра, можешь вытянуть? Руки - железо. - Да вот, атаман, почитай что один, с малой помогой, с луды струг ворочал. - Добро! А силу береги - такие нам гожи... Сила - это клад. Эй, стрельцы! Как будем судить вашего воеводу? - Башку ему, что кочету, под крыло! - И ножичком, эк, половчее... Разин распахнул черный кафтан, упер руки в бока: - Накладите поближе огню: рожу воеводину хорошо не вижу. Ближний костер разрыли, разожгли, раздули десятками ртов. - Гори! Сизый дым пополз по подгорью. От выпитого вина Разин был весел, но не пьян, из-под рыжей шапки поблескивали, когда двигался атаман, седеющие кудри. - Вот-то растопим на огне воеводин жир! - раздувая огонь, взвизгнул веселый голос. Разин обернулся на голос, нахмурился, спросил: - Кто кричит у огня? - А вот казак! - Стань сюда! Стройный чернявый казак в синей куртке, в запыленных сапогах, серых от песку, вырос перед атаманом. - Развяжите воеводу! Разин перевел суровые глаза на казака: - Ты хошь, чтоб воеводу сжечь на огне? - Хочу, атаман! Вишь, когда я в Самаре был, то тамошний такой же пузан-воевода мою невесту ежедень сек... - Этот воевода не самарской. - Знаю, атаман! Да все ж воевода ен... - Ты, казак, тот, что в ярыгах на кабаке жил? - Ен я, атаман-батько! И листы твои на торгу роздал и людей в казаки подговаривал... Лицо атамана стало веселее. - Добро! Дело хорошее худом не венчают, а невесту тебе все одно не взять - куда нам с бабами в походе? Но я тебе говорю: жив попаду в Самару, то и воеводу дойду и невесту твою тебе дам. А теперь слушай: ежели, как хочешь ты, мы из воеводы жир на огне спустим, то ему тут и конец! Я же хочу известить царя с боярами, что на море нас хошь не хошь - пустишь... Теперь хочешь ли ты, самаренин-казак, чтоб я тебя послал гонцом к воеводе астраханскому? Сказываю, будет с этим воеводой так, как хочешь ты! Не обессудь, ежели астраханский воевода тебя на пытку возьмет, а потом повесит на надолбе [частоколе] у города. Казак попятился и сбивчиво сказал: - Атаман-батько, так-то мне не хотелось ба... - Кого же послать гонцом? Стрельцов, взятых здесь, или казака в изветчики наладить? Мне своих людей жаль! Молчишь? Иди прочь и не забегай лишним криком - берегись! Казак быстро исчез. - Гей, стрельцы Беклемишева! Что чинил над вами воевода? - Батько, воевода бил нас плетью по чем ни попади. - Убил кого? - Убить? Грех сказать, не убил, сек - то правда. - Материл! - Убивать воеводу не мыслю! По роже его вижу - смерти не боится, но вот когда его вдосталь нахлещут плетью по боярским бокам, то ему позор худче смерти, и впредь знать будет, как других сечь и терпеть легко ли тот бой! Стрельцы! Берите у казаков плети, бейте воеводу по чем любо - глаз не выбейте, жива оставьте и в кафтанишке его, что худче, оденьте, да сухарей в дорогу суньте, чтоб не издох с голоду, - пущай идет, доведет в Астрахани, как хорошо нас на море не пущать! - Вот правда! - Батько! Так ладнее всего. - Эй, плети, казаки, дай! Разин с Черноярцем уплыли на струг.

6

На песке, мутно-желтом при луне, черный, от пят до головы в крови, лежал воевода, скрипел зубами, но не стонал. По берегу также бродили пьяные стрельцы с казаками в обнимку - никто больше не обращал внимания на воеводу; рядом с воеводой валялся худой стрелецкий кафтан. Воевода щупал поясницу, бормотал: - Сатана! Тяпнул плетью - кажись, перешиб становой столб? Вор, а не сотник, боярский сын - черт! У самой Волги, ногами к челну, рыжея шапкой, длинная, тонкая, пошевелилась фигура казака. Воевода думал: "Ужели убьет? Вишь, окаянный, ждет, когда уйдут все". Над играющей месяцем, с гривками кружащей около Камней Волгой раздался знакомый казакам голос: - Не-е-чаи! Струги налажены, гей, в ход! Люди, голубея, алея кафтанами, синея куртками, задвигали челны в Волгу. Берег затих, лишь по-прежнему, рыжея шапкой, у челна лежал казак. Поднявшись на ноги, воевода пошатнулся, застонал, кое-как накинул на голые плечи кафтан, побрел, не оглядываясь, придерживая кафтан левой рукой, правой махая, чтоб легче идти. Почувствовал боярин страх смерти, избитые, в рубцах голые ноги задвигались сколь силы спешно, услыхал за собой шаги; не успел подумать, как правую руку его прожгло, будто огнем, - за воеводой стоял казак в синей куртке, в руке казака блестел чекан [молоток на длинной рукоятке, принадлежность военачальника и атамана]. - Сволочь! Молись, что атаман спустил, я б те передал поклон родне на тот свет. Из руки воеводы лилась кровь, он, шатаясь, сказал: - Вишь, казак, я нагой... - Нагой, да живой - то дороже всего, пес! Казак повернул к челну и исчез на Волге. На стругах гремело железо, подымали якоря. Воевода сел на камень в густую тень, упавшую под гору полосой. Оттого ли, что боярин был унижен и избит до жгучей боли, что, привязанный к дереву, каялся про себя, дожидаясь смерти, и потому не ругался, стараясь не изменить лица, у дерева вспомнилось ему - как и где обижал он многих, а когда били его, то мелькнула мысль о какой-то иной, холопьей правде... И теперь, отпущенный казаками, воевода не злился, но больше и больше радовался жизни. Что рука его ноет, кровоточит, то и это выкуп за чудо - жив он! - Едино лишь - в Астрахань снесут ли ноги? Кровь долит, мясо ноет все... не загноилось бы? Нет, вишь, сырой овчины, а ништо... Жив - слава тебе, создателю! Зубами и небитой рукой боярин оторвал кусок полы кафтана, засыпал рану песком, окрутил тряпкой. Все еще боясь за жизнь, оглянулся на Волгу. Струги ушли. В светлеющем от месяца воздухе где-то очень далеко звенели голоса, как будто певшие песню. На серебристой водной ширине, чернея, плыли двое убитых, дальше еще и еще... Левой рукой боярин перекрестился: - Чур! чур! Он не любил покойников и утопленников. Отвернулся, глянул на гору. - Туды идти! И тогда увидал, что сидел в тени виселицы. Виселица на песчаном бугре голая, без веревок - веревки воровали татары на кодолы [привязь, веревка] для лошадей. Вид виселицы напомнил воеводе о крестном целовании царю на верность, он подумал: "Холопьей правды быть не должно! Мы, бояре, - холопи великого государя... Черный народ, закупной ли, тяглой, наш с животом - холоп!" Пошарил рукой в кармане кафтана, ущупал жесткое, вспомнил, что в дорогу даны сухари, сунул сухарь в рот и не мог жевать: болела шея, мускулы челюстей. Выплюнул сухарь, медленно встал, укрепился на ногах, его шатало, подумал: "Ой, битой воевода! Тут недально место была рыбацка хижа, ежели не зорила ее татарва. А ну, на счастье, цела, так рыбак до города в челну упихает".

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки