1745, 3 апреля В семье помещика среднего достатка родился сын Денис Иванович Фонвизин. (По другим сведениям, дата рождения — 3 апреля 1744 г.)

1755 Учеба в латинской школе дворянской гимназии, готовившей к поступлению в Московский университет.

1759 Окончание гимназии, перевод в студенты философского факультета Московского университета.

1761 Переводит с немецкого басни датского писателя Гольберга.

1762 В университетском журнале «Собрание лучших сочинений к распространению знания и к произведению удовольствий» напечатаны переводы из Менандра. Начинает работу над переводом трагедии Вольтера «Альзира». Пишет «Послание к слугам». Первое оригинальное произведение — сатирическая басня «Лисица-Казнодей». Окончание университета, переезд в Петербург в качестве переводчика Коллегии иностранных дел.

1763 Указом Екатерины II назначается «для некоторых дел» при статс-советнике И. П. Елагине. Переделывает на русский лад.драму Грессе «Сидней» — под названием «Корион». Живет в Петербурге, Царском Селе, Петергофе.

1764 Успех комедии «Корион» на сцене придворного театра. 1766—1769 Пишет комедию «Бригадир».

1769, декабрь Назначен в Коллегию иностранных дел на должность секретаря, фактического помощника министра Н. Панина. Напечатана комедия «Бригадир».

1771 Пишет и публикует «Слово на выздоровление» наследника престола Павла.

1777 Печатает перевод политического сочинения французского просветителя Тома «Похвальное слово Марку Аврелию», в котором показан идеальный монарх-философ.

Сентябрь Отправляется в путешествие во Францию, во время которого ведет дневник, в виде писем регулярно отправляет его в Москву. По возвращении из путешествия приступает к работе над комедией «Недоросль».

Совместно с Н. Паниным готовит проект фундаментальных законов для будущего императора Паьла.

1782 Написана комедия «Недоросль».

7 марта Подает на имя Екатерины II прошение об увольнении со службы. Прошение удовлетворено.

1783 Участвует в журнале «Собеседник любителей российского слова», который редактирует княгиня Е, Р. Дашкова, а негласно — императрица. Публикует сатирические миниатюры в виде отрывка из словаря синонимов, сатиру на вельмож «Челобитная российской Минерве», «Путешествие мнимого глухого и немого», «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание». Екатерина II дает полиции указание не печатать сочинений Фонвизина.

Март Смерть друга, Н. Панина. Пишет «Жизнь Н. И. Панина».

1784—1785 Путешествует по Италии, изучает итальянский театр, музыку, живопись. Ведет дневник, который вновь в виде писем посылает в Москву. По возвращении в Россию Фонвизина разбивает паралич. Уезжает в Карлсбад.

1787 Возвращается в Петербург, полностью не восстановив здоровье. Решает издавать собственный сатирический журнал под названием «Друг честных людей, или Старо-дум».

Готовит для журнала сочинение «Придворная грамматика», в котором беспощадно обличает двор.

1788 Журнал закрыт, Екатерина запрещает Фонвизину печататься. Запрещено Полное собрание сочинений Фонвизина.

1791 Переносит четыре апоплексических удара.

Пишет по поводу смерти Потемкина «Рассуждения о суетной жизни человеческой», пытается объявить греховной всю свою литературную деятельность.

Начинает последнее произведение «Чистосердечные признания в делах моих и помышлениях». Готовит пять томов Полного собрания сочинений для издателя П. Богдановича, включая туда запрещенные статьи из «Друга честных людей».

1792, 30 ноября На вечере в доме Державина читается последняя комедия Фонвизина «Гофмейстер» («Выбор гувернера»).

1 декабря Смерть Фонвизина.

Славный французский писатель Жан-Жак Руссо издал в свет «Признания», в коих открывает он все дела и помышления свои от самого младенчества, — словом, написал свою исповедь и думает, что сей книги его как не было примера, так не будет и подражателей.

Я хочу, говорит Руссо, показать человека во всей истине природы, изобразив одного себя. Вот какой подвиг имел Руссо в своих признаниях.

Но я, приближаясь к пятидесяти летам жизни моей, прешед, следственно, половину жизненного поприща и одержим будучи трудною болезнию, нахожу, что едва ли остается мне время на покаяние, и для того да не будет в признаниях моих никакого другого подвига, кроме раскаяния христианского: чистосердечно открою тайны сердца моего и беззакония моя аз возвещу. Нет намерения моего ни оправдывать себя, ниже лукавыми словами прикрывать развращение свое: Господи! не уклони сердца моего в словеси лукавствия и сохрани во мне любовь к истине, юже вселил ecu в душу мою.

Но как апостол глаголет: исповедуйте убо друг другу согрешения, разумеется ваши, а не чужие, то я почитаю за долг не открывать имени тех, кои были орудием греха и порока моего, ниже имен тех, кои приводили меня в развращение; напротив тог.о, со слезами благодарности воспомяну имена тех, кои мне благодетельствовали, кои сохранили ко мне долговременное дружество, кои имели в болезнь мою обо мне сострадание и кои, наконец, наставлением и советом своим совращали меня с пути грешнича и ставили на путь праведен.

Не утаивая ничего из содеянного мною зла, скажу без прибавки и все то, что сделал я, следуя гласу совести. И если между множеством согрешений случилось мне в жизни сотворить нечто благое, то признаю и исповедую, что сие не от меня происходило, но от самого Бога, вся благая нам дарующего: тому единому восписую благие дела мои, ему единому за них благодарю и его молю, да мя в сем благом утвердит до конца жизни.

Сие испытание моей совести разделю я на четыре книги. Первая содержать будет мое младенчество, вторая юношество, третья совершенный возраст и четвертая приближающуюся старость.

Прежде нежели начну я мое повествование, необходимо надобно описать свойства тех моих ближних, к коим я в течение жизни моей имел более отношения. Да не причтется мне в пристрастие, ежели я, говоря правду, скажу нечто похвальное о ближних моих, ибо я в справедливости моей ссылаюсь на тех, кои их знали.

Отец мой был человек большого здравого рассудка, но не имел случая, по тогдашнему образу воспитания, просветить себя учением. По крайней мере, читал он все русские книги, из коих любил отменно древнюю и римскую историю, мнения Цицероновы и прочие хорошие переводы нравоучительных книг. Он был человек добродетельный и истинный христианин, любил правду и так не терпел лжи, что всегда краснел, когда кто лгать при нем не устыжался. В передних тогдашних знатных вельмож никто его не видывал, но он не пропускал ни одного праздника, чтоб не быть с почтением у своих начальников. Ненавидел лихоимства и, быв в таких местах, где люди наживаются, никаких никогда подарков не принимал. «Государь мой!— говаривал он приносителю.— Сахарная голова не есть резон для обвинения вашего соперника: извольте ее отнести назад, а принесите законное доказательство вашего права». После сего более уже не разговаривал с приносителем.

Отец мой жил с лишком восемьдесят лет. Причиною сему было воздержное христианское житие. Он горячих напитков не пил, пищу употреблял здоровую, но не объедался. Был женат дважды и во время супружества своего никакой другой женщины, кроме жен своих, не знал. За картами ни одной ночи не просиживал, и, словом, никакой страсти, возмущающей человеческое спокойствие, он не чувствовал. О, если бы дети его были ему подобны в тех качествах, кои составляли главные души его свойства и кои в нынешнем обращении света едва ли сохранить можно!

Отец мой был характера весьма вспыльчивого, но не злопамятного; с людьми своими обходился с кротостию, но, невзирая на сие, в доме нашем дурных людей не было. Сие доказывает, что побои не есть средство к исправлению людей. Невзирая на свою вспыльчивость, я не слыхал, чтоб он с кем-нибудь поссорился; а вызов на дуэль считал он делом противу совести. «Мы живем под законами, — говаривал он, — и стыдно, имея таковых священных защитников, каковы законы, разбираться самим на кулаках. Ибо шпаги и кулаки суть одно. И вызов на дуэль есть не что иное, как действие буйственной молодости». Наконец, должен я сказать к чести отца моего, что он, имея не более пятисот душ, живучи в обществе с хорошими дворянами, воспитывая восьмерых детей, умел жить и умереть без долга. Сие искусство в нынешнем обращении света едва ли кому известно. По крайней мере нам, детям его, кажется непостижимо. Но ничто не доказывает так великодушного чувствования отца моего, как поступок его с родным братом его. Сей последний вошел в долги, по состоянию своему неоплатные. Не было уже никакой надежды к извлечению его из погибели.

Отец мой был тогда в цветущей своей юности. Одна вдова, старуха близ семидесяти лет, влюбилася в него и обещала, ежели на ней женится, искупить имением своим брата его. Отец мой, по единому подвигу братской любви, не поколебался жертвовать ему собою: женился на той старухе, будучи сам осьмнадцати лет. Она жила с ним еще двенадцать лет. И отец мой старался об успокоении ее старости, как должно христианину. Надлежит признаться, что в наш век не встречаются уже такие примеры братолюбия, чтоб молодой человек пожертвовал собою, как отец мой, благосостоянию своего брата. Вторая супруга отца моего, а моя мать, имела разум тонкий и душевными очами видела далеко. Сердце ее было сострадательно и никакой злобы в себе не вмещало: жена была добродетельная, мать чадолюбивая, хозяйка благоразумная и госпожа великодушная. Можно сказать, что дом моих родителей был тот, от которого за добродетели их благодать Божия никогда не отнималась. В сем доме проведено было мое младенчество, которого подробности в следующей книге читатель найдет.

Чувствительность моя была беспримерна. Однажды отец мой, собрав всех своих младенцев, стал рассказывать нам историю Иосифа Прекрасного. В рассказывании его не было никакого украшения; но как повесть сама собою есть весьма трогательная, то весьма скоро навернулись слезы на глаза мои; потом начал я рыдать неутешно. Иосиф, проданный своими братьями, растерзал мое сердце, и я, не могши остановить рыдания моего, оробел, думая, что слезы мои почтены будут знаком моей глупости. Отец мой спросил меня, о чем я так рыдаю. «У меня разболелся зуб», — отвечал я. Итак, отвели меня в мою комнату и начали лечить здоровый мой зуб. «Батюшка, — говорил я, — я всклепал на себя зубную болезнь; а плакал я оттого, что мне жаль стало бедного Иосифа». Отец мой похвалил мою чувствительность и хотел знать, для чего я тотчас не сказал ему правду. «Я постыдился, — отвечал я, — да и побоялся, чтобы вы не перестали рассказывать истории». — «Я ее, конечно, доскажу тебе», — говорил отец мой. И действительно, чрез несколько дней он сдержал свое слово и видел новый опыт моей, чувствительности.

Странно, что сия повесть, тронувшая столько мое младенчество, послужила мне самому к извлечению слез у людей чувствительных. Ибо я знаю многих, кои, читая «Иосифа», мною переведенного, проливали слезы.

Не утаю и того, что приезжавший из Дмитриевской нашей деревни мужик Федор Суратов сказывал нам сказки и так настращал меня мертвецами и темнотою, что я до сих пор неохотно один остаюсь в потемках. А к мертвецам привык я уже в течение жизни моей, теряя людей, сердцу моему любезных.

Родители мои были люди набожные; но как в младенчестве нашем не будили нас к заутреням, то в каждый церковный праздник отправляемо было в доме всенощное служение, равно как на первой и последней неделях великого поста дома же моление отправлялось. Как скоро я выучился читать, так отец мой у крестов заставлял меня читать. Сему обязан я, если имею в российском языке некоторое знание. Ибо, читая церковные книги, ознакомился я с славянским языком, без чего российского языка и знать невозможно. Я должен благодарить родителя моего за то, что он весьма примечал мое чтение, и бывало, .когда я стану читать бегло: «Перестань молоть, — кричал он мне, — или ты думаешь, что Богу приятно твое бормотанье?» Сего не довольно: отец мой, примечая из читанного мною те места, коих, казалось ему, читая, я не разумел, принимал на себя труд изъяснять мне оные; словом, попечения его о моем научении были безмерны. Он, не в состоянии будучи нанимать для меня учителей для иностранных языков, не мешкал, можно сказать, ни суток отдачею меня и брата моего в университет, как скоро он учрежден стал.

Теперь настало время сказать нечто о моем характере и познакомить читателя с умом моим и сердцем. Я наследовал от отца моего как вспыльчивость, так и непамятозлобие; от матери моей головную боль, которою она во всю жизнь страдала и которая, промучив меня все время моего младенчества, юношества и большую часть совершенных лет, лишила меня многих способов к счастию; например, в университете пропускал я многие важные лекции за головною болью; в юношестве головная боль мешала мне часто показать мою исправность в отправлении службы, чрез что и заслужил я от одного начальника имя ленивца. Но со всем тем признаюсь, что головная боль послужила мне и к доброму, а именно не допустила меня сделаться пьяницею, к чему имел я великий случай и склонность. Природа дала мне ум острый, но не дала мне здравого рассудка. Весьма рано появилась во мне склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою; все же те, коих острые слова мои лишь только забавляли, прославили меня любезным и в обществе приятным. Видя, что везде принимают меня за умного человека, заботился я мало о том, что разум мой похваляется на счет сердца, и я прежде нажил неприятелей, нежели друзей. Молодые люди! не думайте, чтоб острые слова ваши составили вашу истинную славу; остановите дерзость ума вашего и знайте, что похвала, вам приписываемая, есть для вас сущая отрава; а особливо, если чувствуете склонность к сатире, укрощайте ее всеми силами вашими: ибо и вы, без сомнения, подвержены будете одинакой судьбе со мною. Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть; и я, вместо того чтоб привлечь к себе людей, отгонял их от себя и словами и пером. Сочинения мои были острые ругательства: много было в них сатирической соли, но рассудка, так сказать, ни капли.

Сердце мое, не похвалясь скажу, предоброе. Я ничего так не боялся, как сделать кому-нибудь несправедливость, и для того ни перед кем так не трусил, как перед теми, кои от меня зависели и кои отметить мне были не в состоянии. Я, может быть, истребил бы и склонность мою к сатире, если б один из соучеников моих, упражнявшийся в стихах, мне в том не воспрепятствовал. Я прослыл великим критиком, и мой соученик весьма боялся, чтобы я не стал смеяться стихам его; а дабы вернее иметь меня на своей стороне, то стал он хвалить мои стихи; каждая строка его восхищала; но как тогда рассудок во мне не действовал, то я со всею моею остротою не мог проникнуть, для чего он так меня хвалил, и думал, что я похвалу его заслуживал. Так-то вертят головы молодым писателям!

Но ничто в Петербурге так меня не восхищало, как театр, который я увидел в первый раз отроду. Играли русскую комедию, как теперь помню, «Генрих и Пернилла». Тут видел я Шумского, который шутками своими так меня смешил, что я, потеряв благопристойность, хохотал изо всей силы. Действия, произведенного во мне театром, почти описать невозможно: комедию, виденную мною, довольно глупую, считал я произведением величайшего разума, а актеров — великими людьми, коих знакомство, думал я, составило бы мое благополучие. Я с ума было сошел от радости, узнав, что сии комедианты вхожи в дом дядюшки моего, у которого я жил. И действительно, чрез некоторое время познакомился я тут с покойным Федором Григорьевичем Волковым, мужем глубокого разума, наполненного достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным. Тут познакомился я с славным нашим актером Иваном Афанасьевичем Дмитревским, человеком честным, умным, знающим и с которым дружба моя до сих пор продолжается. Стоя в партерах, свел я знакомство с сыном одного знатного господина, которому физиономия моя понравилась; но как скоро спросил он меня, знаю ли я по-французски, и услышал от меня, что не знаю, то он вдруг переменился и ко мне похолодел: он счел меня невеждою и худо воспитанным, начал надо мною шпынять; а я, приметя из оборота речей его, что он, кроме французского, коим говорил также плохо, не смыслит более ничего, стал отъедаться и моими эпиграммами загонял его так, что он унялся от насмешки и стал звать меня в гости; я отвечал учтиво, и мы разошлись приятельски. Но тут узнал я, сколько нужен молодому человеку французский язык, и для того твердо предпринял и начал учиться оному, а между тем продолжал латинский, на коем слушал логику у профессора Шадена, бывшего тогда ректором. Сей ученый муж имеет отменное дарование преподавать лекции и изъяснять так внятно, что успехи наши были очевидны и мы с братом скоро потом произведены были в студенты. В самое же сие время не оставлял я упражняться в переводах на российский язык с немецкого: перевел «Сифа, царя египетского», но не весьма удачно. Знание мое в латинском языке пособило мне весьма к обучению французского. Через два года я мог разуметь Волтера и начал переводить стихами его «Альзиру». Сей перевод есть не что иное, как грех юности моея, но со всем тем встречаются и в нем хорошие стихи.

В 1762 году был уже я сержант гвардии; но как желание мое было гораздо более учиться, нежели ходить в караулы на съезжую, то уклонялся я сколько мог от действительной службы.

Фонвизин в комедиях своих «Бригадире» и «Недоросле» в высочайшей степени умел схватить черты народности и, подобно Сервантесу, привесть в игру мелкие страсти деревенского дворянства. Его критические творения будут драгоценными для потомства, как съемок (fas simile) нравов того времени ( «Взгляд на старую и новую словесность в России», 1823).

Театр начался у нас так же, как и повсюду, сначала подражаньями; потом стали пробиваться черты оригинальные. В трагедии явились нравственная сила и незнанье человека под условием взятой эпохи и века; в комедии — легкие насмешки над смешными сторонами общества, без взгляда в душу человека. Имена Озерова, Княжнина, Капниста, князя Шаховского, Хмельницкого, Загоскина, А. Писарева помнятся с уваженьем; но все это побледнело перед двумя яркими произведениями: перед комедиями Фонвизина «Недоросль» и Грибоедова «Горе от ума», которые весьма остроумно назвал князь Вяземский двумя современными трагедиями. В них уже не легкие насмешки над смешными сторонами общества, но раны и болезни нашего общества, тяжелые злоупотребленья внутренние, которые беспощадной силой иронии выставлены в очевидности потрясающей. Обе комедии взяли две разные эпохи. Одна поразила болезни от непросвещения, другая— от дурно понятого просвещенья.

Комедия Фонвизина поражает огрубелое зверство человека, происшедшее от долгого бесчувственного, непотрясаемого застоя в отдаленных углах и захолустьях России. Она выставила так страшно эту кору огрубенья, что в ней почти не узнаешь русского человека. Кто может узнать что-нибудь русское в этом злобном существе, исполненном тиранства, какова Простакова, мучительница крестьян, мужа и всего, кроме своего сына?.. Эта безумная любовь к своему детищу есть наша сильная русская любовь, которая в человеке, потерявшем свое достоинство, выразилась в таком извращенном виде, в таком чудном соединении с тиранством, так что, чем более она любит свое дитя, тем более ненавидит все, что не есть ее дитя. Потом характер Скотинина — другой тип огрубения. Его неуклюжая природа, не получив на свою долю никаких сильных и неистовых страстей, обратилась в какую-то более спокойную, в своем роде художественную любовь к скотине, наместо человека: свиньи сделались для него то же, что для любителя искусств картинная галерея. Потом супруг Простаковой — несчастное, убитое существо, в котором и те слабые силы, какие держались, забиты понуканьями жены, — полное притупленье всего! Наконец, сам Митрофан, который, ничего не заключая злобного в своей природе, не имея желанья наносить кому-либо несчастье, становится нечувствительно, с помощью угождений и баловства, тираном всех, и всего более тех, которые его сильней любят, то есть матери и няньки, так что наносить им оскорбление сделалось ему уже наслажденьем. Словом — лица эти как бы уже не русские; трудно даже и узнать в них русские качества, исключая только разве одну Еремеевну да отставного солдата. С ужасом слышишь, что уже на них не подействуешь ни влиянием церкви, ни обычаями старины, от которых удержалось в них одно пошлое, и только одному железному закону здесь место. Все в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на русское. А между тем нет ничего в ней карикатурного: все взято живьем с природы и проверено знаньем души... ...Обе комедии <«Недоросль» и «Горе от ума»> исполняют плохо сценические условия; в сем отношении ничтожная французская пьеса их лучше. Содержание, взятое в интригу, ни завязано плотно, ни мастерски развязано. Кажется, сами комики о нем не много заботились, видя сквозь него другое, высшее содержание и соображая с ним выходы и уходы лиц своих. Степень потребности побочных характеров и ролей измерена также не в отношенье к герою пьесы, но в отношенье к тому, сколько они могли пополнить и пояснить мысль самого автора присутствием своим на сцене, сколько могли собою дорисовать общность всей сатиры. В противном же случае, то есть если бы они выполнили и эти необходимые условия всякого драматического творенья и заставили каждое из лиц, так метко схваченных и постигнутых, изворотиться перед зрителем в живом действии, а не в разговоре — это были бы два высокие произведения нашего гения. И теперь даже их можно назвать истинно общественными комедиями, и подобного выраженья, сколько мне кажется, не принимала еще комедия ни у одного из народов. Есть следы общественной комедии у древних греков; но Аристофан руководился более личным расположень-ем, нападал на злоупотребленья одного какого-нибудь человека и не всегда имел в виду истину: доказательством тому то, что он дерзнул осмеять Сократа. Наши комики двигнулись общественной причиной, а не собственной, восстали не противу одного лица, но против целого множества злоупотреблений, против уклоненья всего общества от прямой дороги. Общество сделали они как бы собственным своим телом; огнем негодованья лирического зажглась беспощадная сила их насмешки. Это — продолжение той же брани света со тьмой, внесенной в Россию Петром, которая всякого благородного русского делает уже невольно ратником света... («В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», 1846).

Громозвучные песни Державина были символом могущества, славы и счастия Руси; едкие и остроумные карикатуры Фонвизина были органом понятий и образа мыслей образованнейшего класса людей тогдашнего времени...

Фонвизин был человек с необыкновенным умом и дарованием; но был ли он рожден комиком — на это трудно отвечать утвердительно...

...его комедии... явились впору и потому имели необыкновенный успех; были выражением господствующего образа мыслей образованных людей и потому нравились. Впрочем, не будучи художественными созданиями в полном смысле этого слова, они все-таки несравненно выше всего, что ни написано у нас по сию пору в сем роде, кроме «Горе от ума», о котором речь впереди. Одно уже это доказывает дарование сего писателя. Прочие его сочинения имеют цену еще, может быть, большую, но и в них он является умным наблюдателем и остроумным писателем, а не художником. Насмешка и шутливость составляют их отличительный характер. Кроме неподдельного дарования, они замечательны еще и по слогу, который очень близко подходит к карамзинско-му; особенно же драгоценны они тем, что заключают в себе многие резкие черты духа того любопытного времени.

...Плохо бы пришлось Фонвизину, если бы она <Екатерина II> не смеялась до слез над его «Бригадиром» и «Недорослем»... («Литературные мечтания», 1834).

Важное место должен занимать в истории русской литературы еще другой писатель екатерининского века: мы говорим о Фонвизине... С легкой руки Кантемира сатира внедрилась, так сказать, в нравы русской литературы и имела благодетельное влияние на нравы русского общества. Сумароков вел ожесточенную войну против «крапивного зелья», лихоимцев; Фонвизин казнил в своих комедиях дикое невежество старого поколения и грубый лоск поверхностного и внешнего европейского полуобразования новых поколений. Сын XVIII века, умный и образованный, Фонвизин умел смеяться вместе и весело и ядовито. Его «Послание к Шумилову» переживет все толстые поэмы того времени. Его письма к вельможе из-за границы, по своему содержанию, несравненно дельнее и важнее «Писем русского путешественника»: читая их, вы чувствуете уже начало французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником, хотя, рисуя ее, он, как и сами французы, далек был от всякого предчувствия возможности или близости страшного переворота. Его исповедь и юмористические статейки, его вопросы Екатерине II — все это исполнено для нас величайшего интереса, как живая летопись прошедшего. Язык его хотя еще не карамзинский, однако уже близок к карамзинскому. Но, по предмету нашей статьи, для нас всего важнее две комедии Фонвизина — «Недоросль» и «Бригадир». Обе они не могут назваться комедиями в художественном смысле этого слова: это скорее плод усилия сатиры стать комедиею, но этим-то и важны они: мы видим в них живой момент развития раз занесенной на Русь идеи поэзии, видим ее постепенное стремление к выражению жизни, действительности. В этом отношении самые недостатки комедий Фонвизина дороги для нас как факты тогдашней общественности. В их резонерах и добродетельных людях слышится для нас голос умных и благонамеренных людей того времени, — их понятия и образ мыслей... («Сочинения Александра Пушкина. Статья первая», 1843).

Первым русским произведением, снискавшим огромную популярность, было не послание, обращенное к императрице, не ода, на которую вдохновили поэта бесчеловечные опустошения и кровопролитные победы Суворова, а комедия, едкая сатира на провинциальных дворянчиков. Тогда как Державин сквозь ореол славы, окружавшей трон, видел одну лишь императрицу, Фонвизин, ум сатирический, видел изнанку вещей; он горько смеялся над этим полуварварским обществом, над его потугами на цивилизованность. В произведениях этого писателя впервые выявилось демоническое начало сарказма и негодования, которому суждено было с тех пор пронизать всю русскую литературу, став в ней господствующей тенденцией. В этой иронии, в этом бичевании, не щадящих ничего, даже личность самого автора, мы находим какую-то радость мести, злорадное утешение; этим смехом мы порываем связь, существующую между нами и теми амфибиями, которые, не умея ни сохранить свое варварское состояние, ни усвоить цивилизацию, только одни и удерживаются на официальной поверхности русского общества. Неутомимый протест неотступно преследовал эту аномалию. Он был горячим, беспрестанным.

Анализ общественной патологии определил преобладающий характер современной литературы. То было новое отрицание существующего порядка вещей, которое вырвалось, наперекор монаршей воле, из глубины пробудившегося сознания, — крик ужаса каждого молодого поколения, опасающегося, что его могут смешать с этими выродками («О развитии революционных идей в России», 1851).

Что сказано Лагарпом о Мольере, еще с большею справедливостью может быть у нас применено к Фон-Визину: «Похвала писателя заключается в его творениях. Можно сказать, что похвала Мольеру заключается в предшественниках и преемниках его. Поистине, читая Фон-Визина, чувствуешь часто недостатки его; читая писавших у нас для комической сцены прежде и после его, удивляешься одному его превосходству. Фон-Визин не был решительно драматиком, не был и комиком, даже каков, например, Княжнин; по крайней мере в художественном отношении последний был изобретательнее его в распоряжении, в хозяйственном устройстве комедии. Басня обеих комедий автора нашего слаба и бедна, в картине его есть игривость и яркость, но нет движения: это говорящая картина— и только; но и то говорят в ней не всегда участвующие лица, а часто говорит сам автор. Все это правда; но живое чувство истины, мастерское изображение портретов с натуры, хотя и не во весь рост, удачная съемка русских нравов без примеси красок чуждых или неестественных, свобода и оригинальность, с которою выливается у него комическая фраза, русская веселость, которая должна существовать, как есть русская физиогномия физическая и нравственная, все это образует характер автора и отличительное достоинство его, неоспоримое, неотъемленное. В слоге его есть какое-то движение, какая-то комическая мимика, приспособленные с большим искусством к действующим лицам его. Определить, в чем состоит она, невозможно; но чувство ее постигает.

«Бригадир» более комическая карикатура, нежели комическая картина; но здесь карикатурный отпечаток не признак безвкусия, а выражение ума оригинального: тут есть поэзия веселости. Портретный живописец несколько идеализирует свой подлинник с целью изящною; карикатурный мастер идеализирует свой в смешном и уродливом виде; но и тот и другой не изменяют истине. Дидерот (написавший весьма замечательное рассуждение о драматической поэзии, в котором из-за мрака парадоксов блещут много светлых и смелых истин) сравнивает фарсы с гротесками Кало (Calot), в коих сохранены главные черты человеческого лица. «Не каждому дана возможность, — говорит он, — уродовать таким образом. Если полагают, что гораздо более людей, способных написать «Пурсоньяка», нежели «Мизантропа», то ошибаются».

Может быть, мысль представить шестидесятилетнего бригадира, влюбившегося нечаянно в советницу, которую узнал он недавно, а советника также скоропостижно влюбившегося в старую бригадиршу, не совсем правдоподобна: тут есть какая-то симметрия в волокитстве, которая забавна в последствиях своих, но неестественна в начале. Допустим еще грехопадение советника, лицемера и святоши, который насильно выдает дочь свою за сына бригадирши, чтобы по родству чаще видеться с возлюбленною сватьею, хотя и старухою, как значится из дела, но дурачество и поползновение к соблазну бригадира, который выведен на сцену человеком грубым, но довольно благоразумным, кажется, решительно противуречит истине. Зато с какою непринужденною веселостью исполнена эта мысль! Как хорошо явление, где советник, прикрывая грешные желания свои святостию речей, признается бригадирше в любви, а она отвечает ему с простотою, что она церковного-то языка столько же мало смыслит, как и французского, которым, на беду ее, щеголяет сын, недавно возвратившийся из Парижа! Открытие в любви бригадира пред советницею хотя не так оригинально, но в свою очередь забавно. Объяснение же во взаимной любви советницы и бригадирского сынка, жениха падчерицы ее, не только исполнено комической веселости, но и комической истины; оно совершенно в провинциальных нравах, разгадывается на картах и вырывается восклицаниями: «Ты керовая дама!», «Ты трефовой король!» Как живо переносит нас сие явление во времена простосердечного волокитства, которое, не ломая головы над сочинением любовных писем, выражало себя просто симпатическими мастями или конфетными билетцами, писанными Сумароковым для обихода страстных любовников! Жаль нравственности, но всех бледнее и всех скучнее в комедии законная любовь Софьи и Добролюбова, довершающая общую картину нежных склонностей, превративших дом советника в уголок Аркадии. В «Бригадире» в первый раз услышали на сцене нашей язык натуральный, остроумный: вот где Фон-Визин является писателем искусным, а не в мнимом высоком слоге, начиненном славянскими выражениями, пред коими так умильно раболепствуют наши критики. В разговоре действующих лиц можно заметить несколько натяжек, несколько эпиграмм, слишком увесистых, не отлетающих от разговора, но брошенных поперек его самим автором. Кое-где встречаются шутки, так сказать, слишком заряженные: шутка, слишком туго набитая, как орудие не попадает в цель, а разрывается в сторону. Таковы многие из речей, относящихся до Парижа, до несчастия быть русским, и тому подобные. Можно заметить некоторые отступления, охлаждающие разговор; так, например, в явлении между советником и дочерью его, вместо того чтобы говорить о предстоящем ей браке, они рассекают смысл слов «виноватый» и «правый». Впрочем, Фон-Визин был большой охотник до сей анатомии слов и часто рассекал их мыслью острою и проницательною. Все критические замечания наши подтверждают сказанное выше: Фон-Визин не, был драматическим творцом, а только писателем комическим, в чем большая разница. Выступая на театре, он не был побуждаем желанием творить, испытывать силы и соображения свои в устроении жребия лиц, коими населял свою сцену. Драматический писатель есть некоторым образом провидение мира, им созданного: он также должен по таинственным путям вести создания свои к цели, оправдывающей предназначения его; должен из противоречий, из сшибок страстей и польз извлечь одно целое, из разногласий согласие, из беспорядков порядок. Фон-Визин не имел в виду сих обширных предначертаний: он хотел просто вылить в некоторые из драматических форм частные свои наблюдения, свои мысли о том и о сем, расцветить кистью своею лица, которые встречал в обществе или которые представляло ему воображение, созидая вымышленные образы по чертам и очеркам действительных.

Влияние, произведенное комедиею Фон-Визина, можно определить одним указанием: от нее звание, бригадира обратилось в смешное на-рицание, хотя сам бригадирский чин не смешнее другого. Нарицание пережило даже и самое звание: ныне бригадиров уже нет по табели о рангах, но есть еще род светских староверов, к которым имя сие применяется. Кажется, в Москве бригадирство погребено было смертью одних и почетною метемпсихозою прочих. Петербургские злоязычники называют Москву старою бригадиршею.

В комедии «Недоросль» автор имел уже цель важнейшую: гибельные плоды невежества, худое воспитание и злоупотребления домашней власти выставлены им рукою смелою и раскрашены красками самыми ненавистными. В «Бригадире» автор дурачит порочных и глупцов, язвит их стрелами насмешки; в «Недоросле» он уже не шутит, не смеется, а негодует на порок и клеймит его без пощады: если же и смешит зрителей картиной выведенных злоупотреблений и дурачеств, то и тогда внушаемый им смех не развлекает от впечатлений более глубоких и прискорбных. И в «Бригадире» можно видеть, что погрешности воспитания русского живо поражали автора; но худое воспитание, данное бригадирскому сынку, это полупросвещение, если и есть какое просвещение в поверхностном знании французского языка, в поездке в чужие край без нравственного, приготовительного образования, должны были выделать из него смешного глупца, чем он и есть. Невежество же, в котором рос Митрофанушка, и примеры домашние должны были готовить в нем изверга, какова мать его, Простакова. Именно говорю: изверга, и утверждаю, что в содержании комедии «Недоросль» и в лице Простаковой скрываются все пружины, все лютые страсти, нужные для соображений трагических; разумеется, что трагедия будет не по греческой или по французской классической выкройке, но не менее того развязка может быть трагическая. Как Тартюф Мольера стоит на меже трагедии и комедии, так и Простакова. От авторов зависело ее и его присвоить той или другой области. Характер и личность остались бы те -же, но только приноровленные к узаконениям и обычаям, существующим по одну или другую сторону литературной границы. Что можно назвать сущностью драмы «Недоросль»? Домашнее, семейное тиранство Цростаковой, содержащей у себя, так сказать, в плену Софью, которую приносит она на жертву корыстолюбию своему, выдавая насильно замуж сперва за брата, а потом за сына. Как характеризована она самим автором? Презлою фуриею, которой адский нрав делает несчастие целого дома. Все прочие лица второстепенны: иные из них совершенно посторонние, другие только примыкают к действию. Автор в начертании картины дал лицам смешное направление; но смешное, хотя у него и на первом плане, не мешает разглядеть гнусное, ненавистное в перспективе. В семействах Простаковых, когда, по несчастию, встречаются они в мире действительности, трагические развязки не редки. Архивы уголовных дел наших могут представить тому многочисленные доказательства. Вот нравственная сторона творения сего, и патриотическая мысль, одушевляющая оное, достойна уважения и признательности! Можно сказать, что подобное исполнение не только хорошее сочинение, но и доброе дело, что, впрочем, можно применить и ко всякому изящному творению, ибо нет сомнения, что оно всегда имеет нравственное действие. Между тем и комическая сторона «Недоросля» не менее удачна. В сей драме заметен один недостаток, уже замеченный выше: недостаток изобретения и неподвижность события.. Из сорока явлений, в числе коих несколько довольно длинных, едва ли найдется во всей драме треть, и то коротких, входящих в состав самого действия и развивающихся из него, как из драматического клубка.

Мне случалось слышать, что Фон-Визина упрекали в исключительной цели, с которою будто начертал он лицо недоросля, осмеивая в нем неслужащих дворян. Кажется, это предложение вовсе неосновательно. Во-первых, Фон-Визин не стал бы метить в небывалое зло. Одни новые комики наши стали сочинять нравы и выдумывать лица. Дворянство наше винить можно не в том, что оно не служит, а разве в том, что оно иногда худо готовится к службе, не запасаясь необходимыми познаниями, чтоб быть ей полезным. Недоросль не тем смешон и жалок, что шестнадцати лет он еще не служит: жалок был бы он служа, не достигнув возраста рассудка; но смеешься над ним оттого, что он неуч. Правда, что правило Стародума, по которому в одном только случае позволяется дворянину выходить в отставку — когда он внутренно удостоверен, что служба его прямо пользы отечеству не приносит, слишком исключительно. Дворянин пред самым отечеством может иметь и без службы священные обязанности. Дворянин, который усердно занимался бы благоустройством и возможным нравственным образованием подвластных себе, воспитанием детей, какою-нибудь отраслью просвещения или промышленности, был бы не менее участником в общем деле государственной пользы и споспешником видов благонамеренного правительства, хотя и не был бы включен в списки адрес-календаря. К тому же правило Стародума несбыточно в исполнении: в государстве нет довольно служебных мест для поголовного ополчения дворянства. Должно признаться, что и Правдин имеет довольно странное понятие о службе, говоря Митрофанушке в конце комедии: «С тобою, дружок, знаю что делать: пошел-ка служить!» Ему сказать бы: «пошел-ка в училище!», а то хороший подарок готовит он службе в лице безграмотного повесы.

1. «Сатиры смелый властелин... Фонвизин, друг свободы...» (А. С. Пушкин).

2. Д. И. Фонвизин высмеивает... (по комедии «Недоросль»).

3. В доме Простаковых (по комедии «Недоросль»).

4. Опасен или смешон Митрофан (комедия «Недоросль»)?

5. Кто страшнее — Простакова или ее сын (комедия «Недоросль»)?

6. Учителя и слуги в доме Простаковой (комедия «Недоросль»).

7. «Вот злонравия достойные плоды» (Д. И. Фонвизин. «Недоросль»).

8. Против насилия и невежества (комедия «Недоросль»).

9. «Золотой болван — все болван» (Д. И. Фонвизин. «Недоросль»).

10. «Наличные деньги — не наличные достоинства» (Д. И. Фонвизин. «Недоросль»).

Тема предполагает раскрытие личности Д. И. Фонвизина. В процессе изучения пьесы «Недоросль», знакомства с творчеством писателя, рассказа о его жизненном пути незримо присутствовал автор бессмертной комедии. В чем сила характера, яркость натуры Фонвизина? Если его лучшие герои — учителя жизни, то. чему учит нас великий просветитель? Какова его общественная позиция? Почему А. С. Пушкин называет писателя «сатиры смелым властелином», «другом свободы»? Счастлива или трагична судьба Фонвизина?

Тема конкретна, и главная задача автора сочинения должна заключаться в правильной расстановке акцентов. Над чем смеется Фонвизин?

Какие пороки людей и общества высмеивает и почему? Почему смех всегда был грозным оружием в руках писателя? Легко ли было смеяться Фонвизину сквозь стон России? Гневное обличение невежества, деспотизма, злонравия — это поступок Фонвизина или гражданский подвиг?

Тема требует интересного описания жизни помещичьей усадьбы конца XVIII века. Приоткрывая дверь дома Простаковых, мы должны почувствовать дух времени, атмосферу взаимоотношений (ведь были и куда более достойные помещики), посмотреть на окружение Простаковых, увидеть образ жизни обитателей дома, узнать круг их интересов, забот, стремлений. Раскрытие темы не требует глубокого анализа поступков персонажей, их позиции по какому-либо вопросу.

Ценной была бы в работе попытка вызвать определенное отношение к этому дому при помощи иронии, точных оценок, метких и кратких определений, живописных картинок-миниатюр и т. п.

Тема только на первый взгляд кажется простой: глупец всегда глупец. И сразу напрашивается пример — Митрофанушка. Однако эту тему следует выбирать тем учащимся, которые на материале краткого и конкретного текста комедии смогут дальше и глубже развить мысль, высказанную Стародумом в разговоре с Софьей и Правдиным, выразив свою точку зрения. Согласны ли с мнением Стародума? Что он имел в виду? Чем близки суждения Стародума порядочным людям? Насколько они справедливы сегодня?

Ученикам, выбирающим эту тему, рекомендуется перечитать отрывок из 2-го явления 3-го действия — заключительные слова Стародума и Правдива (от слов Стародума «Оставлять богатство детям? ...Умны будут— без него обойдутся...» до слов-Правдина «Заключение ваше неоспоримо»).

«Невежда без души — зверь...» Смыслом этого утверждения пронизана вся комедия, а ярким примером этому служат носители зла — Простакова и Митрофан.

Отношение всевластной помещицы к окружающим ее людям обнажают не только скудость ума Простаковой, но и полное отсутствие души. Иногда Простакова смешна, иногда вызывает иронию, но, безусловно, для окружающих ее людей она более страшна, чем комична. Домашние, слуги, крестьяне — все страдают от ее бездушия и жестокости, и это страшно, когда тиран мешает жить человеку. Невежество, наглость давно стали нормой жизни Простаковой, которая, не утруждая себя совестью, все это вдалбливает в сознание сына. И страшно, когда такие, как Простакова, воспитывают себе подобных.

Слепая, безрассудная, дикая любовь Простаковой к сыну, искаженное воспитание и обучение не могли не сказаться на становлении личности Митрофана. Он стал заложником материнской любви. Уроки безнравственности принесли свои плоды: перед нами предстает жестокий, циничный, глупый недоросль. Он повторяет мать во всем, и потому этот неуклюжий, смешной увалень уже не смешон, а страшен и опасен.

Примерка кафтана в первой же сцене комедии знакомит нас с Тришкой, который открывает галерею персонажей, дополняющих мир крепостников. Фонвизин отводит им далеко не второстепенную роль.

Учителя и слуги в доме Простаковой затмеваются хозяйкой, ее сыном и самим конфликтом, разразившимся в доме. Но оказывается, что слуги во многом помогают раскрыть страшную суть мира Простаковой, Скотинина.

Являясь жертвами тирании своих хозяев, Тришка, Еремеевна, учителя Митрофана, особенно Цыфиркин, вызывают жалость и сочувствие. Раба своих господ, послушная и преданная Еремеевна больше всех страдает от хамства и бессердечия своих хозяев и своего воспитанника.

Ей не суждено познать уважение и благодарность. И когда в оценках некоторых критиков встречается осуждение покорности и раболепия слуг, хочется спросить: а что они, находясь в своем положении, могут противопоставить своим господам?

Учителя — невежды, случайные в этой роли люди, но они не похожи друг на друга душевными качествами, жизненными позициями, наличием или отсутствием чувства собственного достоинства.

«Угнетать рабством себе подобных беззаконно», но и недопустимо помогать крепостникам еще более угнетать себя. Однако нужны еще долгие десятилетия, чтобы бесправные и униженные слуги смогли поднять голос в свою защиту. А пока больно смотреть на Тришку, Ере-меевну, Цыфиркина...

Нельзя согласиться с мыслью о том, что положительные персонажи комедии представлены автором менее ярко и убедительно, чем отрицательные. Именно на фоне Простаковой, Скотинина, Митрофана они красивы и притягательны.

Мир Стародума, Правдива, Милона бросает вызов миру Простаковой и Скотинина. Главным носителем идей и взглядов автора является Стародум. Он прекрасен в своем стремлении обличить мир невежества, изменить его. И пусть он некоторым кажется старомодным, но его жизнь, поступки, мысли достойны уважения и преклонения.

Милон, как и Митрофан, воспитан в дворянской семье, но результат обучения и воспитания получается иным.

Особая роль — у Правдина, которому суждено восстановить справедливость. Нравственность, благородство, чистота чувств, высокая гражданская позиция положительных героев противостоят злу, лицемерию, невежеству и насилию, еще ярче оттеняя страшный мир негодяев в комедии.

Деньги, деньги... Они поднимают человека, они уничтожают его душу, они помогают воплощать в жизнь мечты, они разбивают надежды.

Наличие денег — это необходимость, делающая человека независимым, способным достойно организовать свою жизнь. Отсутствие денег — унижение человеческого достоинства. Сегодняшний день тому подтверждение.

Сколько должно быть денег, чтобы человек не потерял свое лицо? Все зависит не столько от денег, сколько от самого человека, его духовности, культуры, уровня образованности.

Деньги были придуманы для торговли, но не для продажи совести, достоинства, чести. За деньги можно купить вещи, но нельзя покупать чины, уважение, место под солнцем.

«Без знатных дел знатное состояние ничто», — говорил Д. И. Фонвизин. Определить свое место в жизни, оставить след на земле, отметив его добрыми делами, добиться авторитета и уважения помогут не деньги, а личные достоинства человека.

Давно уже имя Митрофанушки и само слово «недоросль» стали, нарицательными и вызывают ироническую улыбку при их упоминании. Великий мастер сатиры Д. И. Фонвизин смог создать по-настоящему яркий и живой образ молодого болвана, вступающего в жизнь. Именно Митрофанушка постепенно становится героем, вокруг которого разгорается конфликт в доме Простаковых. То, что он отрицательный персонаж, не вызывает сомнения. А вот с каким чувством отнестись к нему, как определить его место среди других отрицательных героев?

Читая первые сцены комедии, сразу же знакомишься с Митрофанушкой, сыном помещиков Простаковых. Первое чувство — смех. Разве можно не смеяться над обжорой, который всю •ночь страдает после обильного ужина, но утром опять не лишает себя удовольствия проглотить несколько подовых булок? Смешон Митрофан и своей неповоротливостью, и необходимостью в свои годы иметь рядом няньку, и скудостью ума, и бедностью речи.

По чем ближе узнаешь Митрофанушку, тем суровее становится отношение к нему. Убеждаешься, что не такой уж и безвредный этот обжора, лишенный ума и совести. И если еще вызовет улыбку Митрофан на уроке или на экзамене перед Стародумом, то это уже смех, к которому примешивается чувство страха: ведь за Митрофанушкой — будущее, он будет править людьми, строить жизнь государства. А что может быть страшнее, чем если судьбу народа и страны будут решать подобные Митрофану люди — тупые, ограниченные, не обремененные ни порядочностью, ни воспитанностью, ни духовностью?

И уж совсем страшен Митрофан по отношению к окружающим. Получивший уроки жестокости и грубости от матери, он неуважительно относится к отцу, к самой матери, а слуг и вообще за людей не считает. Даже Еремеевну, которая вырастила и вскормила его и готова жизнь за него отдать, Митрофан оскорбляет и унижает. Его .неблагодарность близким людям, грубость и цинизм вызывают отвращение. Можно с уверенностью сказать, что Митрофанушка куда более опасен, чем смешон.

Конечно, можно попробовать оправдать действия Митрофана издержками его воспитания и обучения. Можно обвинить Простакову, которая своей слепой любовью и безнравственными поступками воспитала такого гнусного человека. Но ведь нельзя же оправдать зло, невежество, духовную нищету обстоятельствами, чьими-то ошибками, условностями жизни. Так можно все оправдать, а человек должен сам отвечать за все, что он совершает. Как можно понять, оправдать, а тем более простить Митрофана, когда он в страшную для его матери минуту отталкивает ее от себя и не, находит слов поддержки для самого близкого человека?

В финале комедии он просто безобразен, лишен всего человеческого. Судьбу недоросля теперь решает Правдин, отправляя его на службу, и можно только представить, сколько зла может принести людям Митрофанушка. Помните слова Стародума: «Невежда без души— зверь»? Это и о Митрофане — потерянном для общества человеке, страшном своим бездушием и невежеством, Митрофане, который никогда не станет лучше, потому что ума ему не дали, а душу забрали.

Прочитаны последние строчки комедии. Чувствую в душе какое-то смятение. Отчего бы это? Ведь финал закономерен: предупреждал же Правдин, что такое может случиться. Зло должно быть наказано — об этом мы еще с детства знаем из сказок. Почему же к удовлетворению от восстановления справедливости примешивается другое чувство — жалости? Да еще к Простаковой?! Все понятно и просто: я человек, и мне жаль другого человека, которому плохо. Понимаю, что Простакова меньше всего заслуживает жалости, а мне ее все равно жаль. Хотя бы потому, что самую большую обиду, самую большую рану наносит ей сын, ради которого она жила, которому хотела устроить жизнь и ради которого терпит крах. Ее могли осуждать слуги, крестьяне, которых Она притесняла и унижала, имели право суда над ней Стародум и Правдин, но только не Митрофан. Это предательство и жестокость по отношению к матери. Может, поэтому я все-таки жалею Про-стакову.

Звучит последняя фраза Стародума: «Вот злонравия достойные плоды!» Она и заставляет вернуться к самому началу комедии, чтобы найти причину падения Простаковой. Не надо долго искать примеры жестокости, бесчеловечности, тупости помещицы, которая имеет власть и силу над людьми. Крестьян она обирает до нитки, советы Скотинина, ее брата, помогают в этом. Слугам достается еще больше, потому что они все время на глазах, она и за людей-то их не считает. «Харя», «бестия», «скот», «собачья дочь», «болван» — все это адресовано тем, кто кормит семью помещицы, убирает, ухаживает. Да что там слуги! Проста-кова брата родного готова сгубить, когда он становится на ее пути. И все это ради Митрофанушки, ее надежды, ее кровинушки! Любая мать хочет добра своему ребенку, отдает ему свою любовь и заботу. Но у Простаковой это слепая любовь, страшная, безумная. Сама ничтожная, непорядочная, она и сына воспитывает таким же. Будь ее воля, она бы никогда не утруждала его учебой. Живет же Простакова неграмотной, неграмотен и ее брат, а имеют власть и богатство. Но указы царя заставляют дворян учить детей — вот и учит она своего Митрофана уже четыре года, а толку никакого, потому что пожалела денег для хороших учителей. А плохие и учат плохо, да и Митрофан не поддается обучению. Невежество самой Простаковой, ее безнравственность не имеют предела, совесть ее давно уснула. Простакова страшна и своими поступками, и образом жизни, и принципами. Она виновата в том, что своим воспитанием убила все человеческое в Митрофанушке, сделала из него нравственного урода. Простакова потеряла даже чувство опасности. Она уже не в состоянии остановиться даже тогда, когда Правдин предупреждает о наказании.

Говорят: «совесть заговорила», «совесть подсказала». Но Простаковой совесть уже не помощница. «Совесть всегда, как друг, остерегает прежде, нежели как судья наказывает», — учил Стародум Софью. Не могла совесть предостеречь Простакову, потому что она давно уже глуха к любому нравственному чувству. Все идет к закономерному финалу, потому что произвол помещицы не знает меры, а ее невежество — стыда.

Госпожа Простакова наказана сурово, но справедливо. Ее жадность, грубость, лицемерие породили плоды злонравия, за которые ей суждено расплатиться. В этом состоит урок комедии «Недоросль», которая учит и предостерегает всех, кто хочет стать на путь Простаковой. И мне ее уже не жаль.

1. Назовите первую пьесу Д. И. Фонвизина. («Бригадир», 1769)

2. Что сказал Д. И. Фонвизин, побывав за границей? («Славны бубны за горами».)

3. Как называется «грамматика» Д. И. Фонвизина? («Всеобщая придворная грамматика».)

4. Герои каких пьес Фонвизина носят одинаковые имена? (Софья в «Бригадире» и Софья в «Недоросле».)

5. Где и в каком году состоялась премьера пьесы «Недоросль»? (Петербург, 1782)

6. Премьера пьесы «Недоросль»: «Когда упал занавес, раздался гром аплодисментов, на сцену полетели...» Что полетело на сцену? (Кошельки.)

7. Кто был прототипом Митрофанушки в «Недоросле»? (А. Н. Оленин, 18 лет, впоследствии президент Академии художеств, директор Публичной библиотеки в Петербурге.)

8. Кому в пьесе «Недоросль» принадлежат слова:

9. Какая фраза звучит в финале комедии «Недоросль»? Кому она принадлежит? («Вот злонравия достойные плоды», Стародуму.)

10. Кто сказал, что в «Недоросле» «сатирик превосходный невежество казнил в комедии народной»? (А. С. Пушкин.)

11. Какой персонаж пьесы «Недоросль» упоминается в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» среди гостей Лариных?

Алпатова Т. «Русские мальчики» XVIII столетия //Литература. 1994. № 25.

Вайлъ П., Генис А. Родная речь. М., 1991.

Всеволодский-Гернгросс В. Фонвизин-драматург: Пособие для учителей. М., 1960.

Вяземский П. Фонвизин // Вяземский П. Эстетика и литературная критика. М., 1984.

Ключевский В. «Недоросль» Фонвизина: Опыт исторического объяснения учебной пьесы // Соч. Т. 8., 1959.

Кочеткова Н. Фонвизин в Петербурге. Л., 1984.

Кулакова Л. Денис Иванович Фонвизин. М.; Л., 1966. '"

Макогоненко Г. Денис Фонвизин: Творческий путь. М.; Л., 1961.

Пигарев К. Творчество Фонвизина. М., 1954.

Рассадин С. Фонвизин. М., 1980.

Фонвизин в русской критике: Сб. статей. М., 1958.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки