Вл. МАЯКОВСКИЙ

	I. КУЛАК
	Кулака увидеть -
		просто:
	посмотри
		любой агит.
	Вон кулак:
		ужасно толстый
			и в гармошку сапоги.
	Ходит -
		важный, -
	волосья -
		припомажены.
	Цепь лежит
		тяжелым грузом
	на жилетке
		через пузо.
	Первый пьяница
		кулак.
	Он гуляка из гуляк -
		и целуется с попами,
			рабселькорам на память.
	Сам
		отбился от руки,
	все мастачат -
		батраки.
	Сам
		прельщен оконным светом,
	он,
	елозя глазом резвым,
		ночью
			преда сельсовета
	стережет
		своим обрезом.
	Кулака
		чернят
			не так ли
	все плакаты,
		все спектакли?
	Не похож
		на кулачество
			этот портрет.
	Перекрасил кулак
		и вид
			и масть.
	Кулаков
		таких
			почти и нет,
	изменилась
		кулачья видимость.
	Сегодня
		кулак
			и пашет
				и сам
		на тракторе
			прет коптя,
	он лыко
			сам
		дерет по лесам,
	чтоб лезть
		в исполком
			в лаптях.
	Какой он кулак?!
		Помилуй бог!
	Его ль
		кулаком назовем, -
	он первый
		выплатил
			свой налог,
	и первый
		купил заем.
	А зерно -
		запрятано
			чисто и опрятно.
	Спекульнуть получше
		на голодный случай.
	У него
		никакого батрачества:
	крестьянин
		лучшего качества.
	На семейном положеньице,
		чтобы не было
			зря
			расходца,
	каждый сын
		весною женится,
	а к зиме
		опять расходится.
	Пашут поле им
		от семи до семи
	батраков семнадцать
	под видом семьи.
	Иной
		работник
			еще незрел,
	сидит
		под портретом Рыкова,
	а сам у себя
		ковыряет в ноздре,
	ленясь,
		дремля
			и покрякивая.
	То ли дело -
		кулак:
	обхождение -
		лак.
	Все дворы
		у него,
			у чорта,
	учтены
		корыстным учетом.
	Кто бедняк
		и который богатый,
	где овца,
	где скот рогатый.
	У него
		на одной на сажени
			семенные культуры рассажены.
	Напоказ,
		для начальства глазастого,
	де -
		с культурой веду хозяйство.
	Но -
		попрежнему -
			десятинами
	от трехполья
		веет сединами.
	И до этого дня
		наш советский бедняк
	голосит
		на работе
			"дубину",
	а новейший кулак
		от культурнейших благ
	приобрел
		за машиной машину.
	"Эх, железная, -
		пустим.
	Деревенщина -
		сама пойдет.
	Заплатит,
		получим
			и пустим".
	Лицо приятное,
		ласковый глаз,
	улыбка не сходит с губ.
	Скостит
		в копейку задолженность с вас,
	чтоб выпотрошить -
		рупь.
	Год-другой,
		и округа
	в кабалу
		затянута туго.
	Трут в поклонах
		лбом онучи:
	"Почет
		Иван Пантелеймоновичу".
	Он добряк,
		но дочь-комсомолку
	он в неделю
		со света сживет.
	- Где была?
		Рассказывай толком!
	Набивала
		детьми
			живот? -
	Нет управы.
		Размякло начальство
	от его
		угощения частого.
	Не с обрезом
		идет под вечер,
	притворясь,
		что забыл о вражде,
	с чаем
		слушает
			радио-речи
	уважаемых вождей.
	Не с обрезом
		идет
			такой мужик:
	супротив милиции
		где ж им?!
	Но врагу своему
		сегодня
			гужи
	он намажет
		салом медвежьим.
	И коняга,
		страшась медведя,
	разнесет
		того, кто едет.
	Собакой
		сидит
			на своем добре.
	У ямы,
		в кромешной темени,
	зарыта
		деньга
			и хлеб
				и обрез -
	зарыт
		до поры до времени.
	Кулак орудует -
		нечего спать.
	Будем крепче, чем кремни.
	Никаким обрезом
		обратно и вспять
	не повернуть
		советского времени.
	Хотя
		кулак
			лицо перекрасил,
	и пузо
		не выглядит грузно,
	он враг
		и крестьян
			и рабочего класса.
	Он должен быть
		понят
			и узнан.
	Там,
		где речь
			о личной выгоде,
	у него
		глаза на выкате.
	Там,
		где брюхо
			голодом пучит,
	там
		кулачьи
			лапы паучьи.
	НЕ ТЕШЬСЯ,
		ТОВАРИЩ,
			МИРНЫМИ ДНЯМИ,
	СДАВАЙ
		ДОБРОДУШИЕ
			В БРАК.
	ТОВАРИЩ,
		ПОМНИ:
			МЕЖДУ НАМИ
	ОРУДУЕТ
		КЛАССОВЫЙ ВРАГ.
________________________________________________
	ПЕРЕДОВАЯ ПЕРЕДОВОГО.
	Довольно
	        сонной
	              расслабленной праздности,
	Довольно
	        козырянья
	                 в тысячи рук!
	Республика искусства
	                в смертельной опасности;
	В опасности краска,
	                   слово,
	                         звук.
	Громы
	     зажаты
	           у слова в кулаке,
	А слово
	       зовется
	              только с тем
	Что б кланялось
	               событью
	                      слово - лакей
	Что б слово плелось
	                   у статей в хвосте.
	Брось дрожать
	             за шкуры скряжьи!
	Вперед забегайте,
	                 не боясь суда!
	Зовите рукой
	            с грядущих кряжей:
	- Пролетарий
	            сюда! -
	Полезли
	       одиночки
	               из миллионной давки:
	- Такого, мол,
	            другого
	                 не увидишь в жисть! -
	Каждый
	      рад
	         подставить бородавки
	Под увековечливую
	                 ахровскую кисть.
	Вновь
	     своя рубаха
	                ближе к телу?
	А в нашей работе
	                то и ново -
	Что в громаде
	             класс которую сделал
	Не важно
	        сделанное
	                Петровым и Ивановым.
	Разнообразны
	            души наши:
	Для боя гром
	            для кровати -
	                         шопот.
	А у нас
	       для любви и для боя -
	                            марши.
	Извольте
	        под марш
	                к любимой шлепать!
	Почему
	      теперь
	            про чужое поем
	Из'ясняемся
	           ариями
	                Альфреда и Травиаты?
	И любви
	       придумаем
	                слово свое
	Из сердца сделанное,
	                    а не из ваты.
	В годы голода
	             стужи злюки
	Разве
	     филармонии играли окрест?
	Нет
	   свои
	       баррикадные звуки
	Нашел
	     гудков
	           медногорлый оркестр.
	Старью
	      революцией
	                поставлена точка.
	Живите под охраной
	                  музейных оград.
	Но мы
	     не предадим
	                кустарям-одиночкам
	Ни лозунг,
	          ни сирену,
	                    ни кино-аппарат.
	Наша
	    в коммуну
	             не иссякнет вера
	Во имя коммуны
	              жмись и мнись!
	Каждое
	      сегодняшнее дело
	                      меряй
	Как шаг
	       в электрический
	               в машинный коммунизм.
	Довольно домашней
	                 кустарной праздности!
	Довольно
	        изделий ловких рук!
	Федерация искусств
	             в смертельной опасности
	В опасности слово
	                 краска
	                       и звук.
___________________________________________________________
	IV ИНТЕРНАЦИОНАЛ.

	I.
	Были белые булки
	Более
	Звезд.
	Маленькие,
	И то по фунту.
	А вы
	Уходили в подполье,
	Готовясь к голодному бунту.
	Жили, жря и ржа.
	Мир
	В небо отелями вылез,
	Лифт франтих винтил по этажам спокойным.
	А вы
	В подпольи таились,
	Готовясь к грядущим войнам.
	В креслах времен
	Незыблем
	Капитализма зад.
	Жизнь
	Стынет чаем на блюдце.
	А вы -
	Уже! -
	Смотрели в глаза
	Атакующим дням революций.
	Вывернувшись с изнанки,
	Выкрасив бороду,
	Гоняли изгнанники
	От города к городу.
	В колизеи душ,
	В стадионы головы,
	Еле-еле взнеся их в парижский чердак,
	Собирали в цифры,
	Строили голь вы
	Так -
	Притекшие человечьей кашей
	С плантаций,
	С заводов -
	Обратно
	Шагали в марше
	Стройных рабочих взводов.
	Фарами фирмы марксовой
	Авто диалектики врезалось в года.
	Будущее рассеивало мрак свой.
	И когда
	Октябрь
	Пришел и залил,
	Огневой галоп,
	Казалось,
	Не взнуздает даже дым,
	Вы
	В свои
	Железоруки
	Взяли
	Революции огнедымые бразды.
	Скакали и прямо,
	И в бок,
	И криво!
	Кронштадтом конь
	На дыбы
	Над Невою
	Бедой Ярославля горит огнегривый.
	Царицын сковал в кольцо огневое.
	Гора.
	Махнул через гору -
	И к новой.
	Бездна.
	Взвился над бездной -
	И к бездне.
	До крови с под ногтя
	В загривок коневый
	Вцепившийся
	Мчался и мчался наездник.
	Восторжен до крика
	Тревожен до боли,
	Я то же
	В бешеном темпе галопа
	По меди слов языком колоколил
	Ладонями рифм торжествующе хлопал.
	Доскакиваем.
	Огонь попритушен.
	Чадит мещанство.
	Дымится покамест.
	Но крепко
	На загнанной конской туше
	Сидим
	В колени зажата боками.
	Сменили.
	Битюг трудовой.
	И не мешкая
	Мимо развалин
	Пожарищ мимо мы.
	Головешку за головешкою
	Притушим,
	Иными развеясь дымами.
	Во тьме
	Без пути
	По развалинам лазая,
	Твой конь дрожит
	Спотыкается тычась твой.
	Но будет
	Шадурское
	Тысячеглазое
	Пути сияньем прозрит электричество.
	Пойди,
	Битюгом Россию промеряй-ка!
	Но будет миг,
	Верую,
	Скоро
	У нас
	Паровозная встанет Америка.
	Высверлит пулей поля и горы.
	Въезжаем в Поволжье,
	Корежит вид его.
	Костями устелен.
	Выжжен.
	Чахл.
	Но будет час
	Жития сытого
	В булках,
	В калачах.
	И тут-то вот
	Над земною точкою
	Загнулся огромнейший знак вопроса.
	В грядущее
	Тыкаюсь
	Пальцем строчкой.
	В грядущее
	Глазом образа вросся.
	Коммуна!
	Кто будет пить молоко из реки ее?
	Кто берег кисель расхлебает опоен?
	Какие их мысли?
	Любови какие?
	Какое чувство?
	Желанье какое?
	Сейчас же
	Вздымая культурнейший вой
	Патент старье коммуне выдало:
	"Что будет?
	Будет спаньем
	Едой
	Себя развлекать человечье быдло.
	Что будет?
	Асфальтом зальются улицы
	Совдепы вычинят в пару лет
	И в праздник
	Будут играть
	Пролеткультцы
	В сквере
	Перед совдепом
	В крокет.
	Свистит любой афиши плеть. -
	Капут октябрю!
	Октябрь не выгорел! -
	Коммунисты
	Толпами
	Лезут млеть
	В "Онегине",
	В "Сильве",
	В "Игоре".
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	В монархию
	В малину ль мещанина выселим мы.
	И в городе-саде ваших дач
	Он будет одинаково
	Работать мыслью
	Только над счетом кухаркиных сдач.
	Уже настало.
	Смотрите -
	Вот она!
	На месте ваших вчерашних чаяний
	  кафах,
	 ажравшись пироженью рвотной,
	Коммуну славя, расселись мещане.
	Любовью
	Какой обеспечить Собес?!
	Семашко ль поможет душ калекам?!
	Довольно!
	Мы возьмемся,
	Если без
	Нас
	Об этом подумать некому.
	Каждый омолаживайся!
	---------------
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
	Во имя этого
	Награждайте Академиком
	Или домом -
	Ни так
	И ни даром -
	Я не стану
	Ни замом,
	Ни предом,
	Ни помом,
	Ни даже продкомиссаром.
	Бегу.
	Растет
	За мной,
	Эмигрантом,
	Людей и мест изгонявших черта.
	Знаю:
	Придет
	Взбарабаню
	И грянет там...
	Нынче ж
	Своей голове,
	На чердак
	Загнанный,
	Грядущие бунты славлю.
	В марксову диалектику
	Стосильные
	Поэтические моторы ставлю,
	Смотрите -
	Ряды грядущих лет текут.
	Взрывами мысли головы содрогая,
	Артиллерией сердец ухая,
	Встает из времен
	Революция другая
	Третья революция
	Духа -.
	Штык язык остри и три!
	Глаза на прицел!
	На перевес уши!
	Смотри!
	Слушай!
	Чтоб душу врасплох не смяли,
	Чтоб мозг не опрокинули твой -
	Эй-ка! -
	Смирно!
	Ряды вздвой
	Мысль красногвардейка.
	Идите все
	От Маркса до Ильича вы
	Все
	От кого в века лучи.
	Вами выученный,
	Миры величавые
	Вижу -
	Любой приходи и учись!
______________________________________________
	ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ И ВЯЧЕСЛАВ ПОЛОНСКИЙ
	Сегодня я,
	          поэт,
	               боец за будущее,
	оделся, как дурак.
	                В одной руке -
	венок
	     огромный
	             из огромных незабудищей,
	в другой -
	        из чайных
	                розовый букет.
	Иду
	        сквозь моторно-бензинную мглу
	                    в Лувр.
	Складку
	       на брюке
	               выправил нервно,
	не помню,
	          платил ли я за билет,
	и вот
	       зала
	             и в ней
	                      Венерино
	дезабилье.
	Первое смущенье.
	            Рассеялось когда,
	я говорю:
	            "Мадам!
	По доброй воле,
	             несмотря на блеск,
	сюда
	             ни в жизнь не навострил бы лыж.
	Но я
	             поэт СССР -
	                          ноблес
	оближ!
	У нас
	     в Республике
	                  не меркнет ваша слава.
	Эстеты -
	         мрут от мраморного лоска.
	Короче:
	        я -
	            от Вячеслава
	Полонского.
	Носастей грека он.
	                   Он в вас души не чает.
	Он
	поэлладистей Лициниев и Люциев.
	Хоть редактирует
	                и "Мир",
	                        и "Ниву",
	                                 и "Печать
	и Революцию",
	Он просит передать,
	                    что нет ему житья.
	Союз наш
	          грубоват для тонкого мужчины.
	Он много терпит там
	                    от мужичья,
	от лефов и мастеровщины.
	Он просит передать,
	                   что "леф" и "праф" костя,
	в Элладу он плывет
	                 надклассовым сознаньем.
	Мечтает он
	          об эллинских гостях,
	о тогах,
	        о сандалиях в Рязани,
	Чтобы гекзаметром
	                 сменилась
	                          лефовца строфа,
	чтобы Радимовы
	              скакали по дорожке,
	и чтоб Радимов
	              был
	                 не человек, а фавн, -
	Чтобы свирель,
	              набедренник
	                         и рожки.
	Конечно,
	        следует иметь в виду,
	у нас, мадам,
	              не все такие там.
	Но эту я
	              передаю белиберду.
	На ней
	              почти официальный штамп.
	Велено
	              у ваших ног
	положить
	             букеты и венок.
	Венера,
	             окажите честь и счастье -
	катите
	             в сны его
	                      элладских дней ладью...
	Ну -
	    будет.
	          Кончено с официальной частью.
	Мадам,
	      адью!"
	Ни улыбки,
	          ни привета с уст ее.
	И пока
	          толпу очередную
	                         загоняет Кук,
	расстаемся
	       без рукопожатий
	                    по причине полного отсутствия
	рук.
	Иду -
	      авто дудит в дуду.
	Танцую - не иду.
	Домой!
	      Внимателен
	                и нем
	стою в моем окне.
	Напротив окон
	             гладкий дом
	горит стекольным льдом.
	Горит над домом
	               букв жара -
	гараж.
	Не гараж -
	          сам бог!
	"Миль вуатюр,
	            де сан бокс".
	В переводе на простой -
	"Тысяча вагонов,
	                двести стойл".
	Товарищи!
	         Вы
	           видали Ройльса?
	Ройльса,
	        который с ветром сросся?
	А когда стоит -
	               кит.
	И вот этого
	            автомобильного кита ж
	подымают
	            на шестой этаж!
	Ставши
	            уменьшеннее мышей,
	тысяча машинных малышей,
	Спит в объятиях
	               гаража-колосса.
	Ждут рули -
	           дорваться до руки.
	И сияют алюминием колеса
	круглые,
	        как дураки.
	И когда
	       опять
	            вдыхают на заре
	воздух
	      миллионом
	               радиаторных ноздрей,
	кто заставит
	               и какую дуру
	нос вертеть
	               на Лувры и скульптуру?!
	Автомобиль и Венера - старо-с?
	Пускай!
	        Поновее и ахрров и роз.
	Мещанская жизнь
	                не стала иной.
	Тряхнем и мы футурстариной.
	Товарищ Полонский!
	                  Мы не позволим
	любителям старых
	                  дворянских манер
	в лицо строителям
	                  тыкать мозоли,
	веками
	      натертые
	              у Венер.
____________________________________________
	МАЯКОВСКАЯ ГАЛЛЕРЕЯ.
	I.
	Стиннес.
	В Германии
	          куда ни кинешься
	выжуживается
	            имя -
	                 Стиннеса.
	Разумеется,
	           резцу
	                Стиннеса не обрезать, -
	не достаточно
	             ни букв,
	                     ни линий ему, -
	со Стиннеса
	          надо
	              писать образа.
	Минимум.
	Все
	   и ряды городов
	                 и сел
	перед Стиннесом
	              падают ниц.
	Стиннес
	      вроде
	           солнец.
	Даже солнце
	           тусклей.
	                   Пялит на земь
	оба глаза
	         и золотозубый рот.
	Солнце
	      шляется
	             по земным грязям.
	Стиннес -
	         наоборот.
	К нему
	      с земли
	             подымаются лучики:
	прибыли,
	        ренты
	             и просто получки.
	Ни солнцу,
	          ни Стиннесу
	                     нации узы.
	"Интернационалист"!
	                   Жрет:
	                        и немца
	                               и француза.
	На Стиннесе
	           все держится -
	                         сила.
	Это
	   даже
	       не громовержец -
	а громо-
	        -верзила.
	У Стиннеса
	         столько их
	                   частей тела -
	что запомнить
	             немыслимое дело.
	Так,
	вместо рта
	          у Стиннеса рейхстаг.
	Ноги
	германские желдороги.
	У нас
	     для пищеварения
	                    кишочки узкие, -
	не велика доблесть!
	А у Стиннеса
	           целая
	                Рурская
	область.
	У нас
	     пальцы, -
	              чтоб работой пылиться.
	А у Стиннеса
	           пальцы -
	                   вся полиция.
	Оперение.
	         Из ничего умеет оперяться.
	Даже
	    из репараций.
	Чтоб рабочие
	            Стиннесу
	                   не вздели уздечки -
	У Стиннеса
	         даже
	             собственные уздечики.
	Растет он -
	           как солнце.
	                      Вырастает в горах,
	и вот
	     нависает мало-по-малу.
	Золотая россыпь
	               в мешке крахмала.
	Стоит он.
	        В самое небо всинясь.
	Галстуком
	         мешок
	              завязан туго.
	Таков
	     Стиннес
	Гуго.
	Сиятельнейшего
	              не исчерпают
	                          строки написанные.
	Нужны бы
	        целые
	             школы иконописные!
	II.
	Пилсудский.
	Чьи уши, -
	         не ваши ли? -
	не слышали
	          о нем,
	                о грозном фельдмаршале?!
	Склонитесь!
	           Забудьте суеты и суетцы!
	Поджилки
	        не трясутся у кого?!
	Мною
	    рисуется
	            портрет Пилсудского.
	Пилсудский
	          никакого роста.
	Вернее
	      росты у него разные:
	маленький -
	           если бьют,
	большой -
	         если победу празднует.
	Когда
	     старается
	              вырасти рьяней,
	К нему
	      красноармейца приставляют
	                               няней.
	Крохотный лоб.
	Только для кокарды -
	                    уместилась чтоб.
	А под лобиком
	             сейчас же
	                      идут челюстищи.
	Зубов на тыщу,
	              или на две тыщи.
	Смотри
	      чтоб им
	             не попалась работца,
	а то
	    челюсть
	           еще разрастется.
	Приоткроет челюсть
	                  жря
	                     или зыкая, -
	а там
	     вместо языка
	                 верста триязыкая.
	Почему
	      уважаемый воин
	так
	обильно
	       языками благоустроен?
	А потому
	        такое
	             языков количество -
	что три сапога.
	               По сапогу на величество.
	И иногда
	        необходимо,
	                   чтоб пан
	                           мог
	вылизывать
	          единовременно
	                       трое сапог.
	Во-первых:
	          Фошевы
	подошвы.
	Френчу
	      звездочку шпорову.
	Да туфлю
	        собственному
	                    буржуазному борову.
	А чтоб в глаза
	              не бросался
	                         лизательный снаряд,
	над челюстью
	            усищ пероволосый ряд.
	Никто
	     не видал
	             Пилсудчьи телеса.
	Но думается
	           Пилсудский
	                     под мундиром
	                                 лиса.
	Одежа:
	      мундир.
	             В золото выткан.
	А сзади
	       к мундиру
	                длинющая нитка.
	Конец к сюртуку,
	                а конец второй,
	дергаемый
	         Пуанкарой.
	Дернет -
	        Пилсудский
	                  дрыгнет ляжкой.
	Дернет -
	        Пилсудский
	                  звякнет шашкой.
	Характер Пилсудчий -
	сучий.
	Хозяину
	       виляет хвоста выкрут, -
	чужому
	      норовит в икру.
	И вере
	      должен
	            дать дань я,
	и убеждения
	           оттенить
	                   до последних толик.
	Пилсудский
	          был
	             социалистического вероисповедания,
	но по убеждениям
	                всегда
	                      иезуит-католик.
	Не очень ли
	           портрет
	                  выглядит подленько?
	Возможно.
	         Но он
	              не хуже подлинника.
	III.
	Пуанкарэ.
	Мусье,
	      нам
	         ваш
	            необходим портрет.
	На фотографиях
	              ни капли сходства нет.
	Мусье,
	      вас
	         разница в деталях
	да не вгоняет в грусть.
	Позируйте!
	          Дела?
	Рисую наизусть.
	По характеру глядя,
	Пуанкарэ
	        такой дядя:
	фигура
	      редкостнейшая в мире:
	поперек
	       себя шире.
	Пузо.
	     Ест до-сыта.
	Волос нет.
	           Лысый.
	Небольшого роста.
	Чуть больше хорошей крысы.
	Кожа
	    со щек
	         свисает,
	                 как у бульдога.
	Бороды нет.
	           Бородавок много.
	Зубы редкие.
	            Всего два.
	Но такие,
	         что под губой
	                      умещаются едва.
	Физиономия красная.
	                   Пальцы тоже.
	Никак
	     после войны
	                 отмыть не может.
	С утра
	      дела подают ему.
	Пересматривает.
	               Кровавит пальцами папки.
	Потом отдыхает.
	               Ловит мух, -
	и отрывает
	          у мух
	               лапки.
	Поотрывав лапки и ножки,
	едет заседать
	             в Лигу Наций.
	Вернется.
	         Паклю
	              к хвосту кошки
	привяжет,
	         зажжет
	               и пустит гоняться.
	Затем обедает
	             как все люди.
	Но жаркое
	         подают
	               живьем на блюде.
	Нравится.
	         Пища пищит.
	Ворочает вилкой медленной ленью.
	Крови вид
	         разжигает аппетит
	                          и способствует пищеварению.
	Ссорится с кухаркой,
	                    если ей
	к самовару
	          не хватает
	                    углей.
	Орет
	    хмуро:
	Сбегай
	      тут
	         недалеко до Рура.
	Переваривая пищу
	любит
	     гулять
	           по дороге к кладбищу.
	Если похороны
	             идет сзади
	и...
	    тихо похихикивает
	                     на гроб глядя.
	Так
	норовит
	       подлезть
	               под любой кодак.
	Вечер.
	      Ищет
	          развлечений потише, -
	за день
	       уморен делами тяжкими.
	Ловит
	     по очереди
	               своих детишек
	и
	 хохоча от удовольствия
	                       сечет подтяжками.
	Похлестывая дочку
	                  приговаривает
	                               меж ржаний:
	"Эх!
	    быть бы тебе
	                Германией
	а не Жанной!"
	Мусье!
	      Не правда ли,
	                   похож до нити?!
	Нет?
	    Извините!
	Сами виноваты.
	              Вы же
	не представились
	                мне
	                   в мою бытность
	                                 в Париже.
	IV.
	Керзон.
	Многие
	      слышали звон,
	да не знают -
	             что такое Керзон.
	В редком селе,
	              в редкость у города
	имеется
	       карточка
	               знаменитого лорда.
	Гордого лорда запечатлеть рад.
	Но я
	    конечно
	           не фотоаппарат.
	Что толку в лординой морде нам?
	Лорда
	     рисую
	          по делам по лординым.
	У Керзона
	         сногсшибательный вид.
	Керзон богат.
	             Керзон родовит.
	Лысина.
	       Двумя волосками припомажена.
	Лица не имеется.
	                Деталь.
	                       Не важно.
	Лицо
	    принимает
	             какое модно.
	Какое
	     английским купцам угодно.
	Глотка здоровая, -
	                  из этой
	                         из глотки
	Голос
	     не просто голос -
	                      медь!
	Но иногда
	         испускает
	                  фальшивые нотки,
	если на ухо
	           наступает
	                    наш медведь.
	На руках перчатки.
	                  Вечно таскает.
	Общеизвестная
	             манера шулерская.
	В делах российских
	                  его тактика
	передернуть
	           парочку фактиков.
	Напишет бумагу,
	               подпишется
	                         "Раскольников"
	и врет
	      на Н. К. И. Д.
	                    как на покойников.
	Одно из любимейших керзоновых занятий
	ходить
	      к задравшейся английской знати.
	Керзона
	       хлебом не корми
	дай ему
	       задравшихся супругов.
	Моментально водворит мир,
	рассказав
	         друг про друга.
	Мужу скажет:
	            - Не слушайте сплетни,
	Не старик к ней ходит,
	а несовершеннолетний.
	А жене:
	       - Не верьте
	сплетне о шансонетке.
	Не от нее,
	          от другой у мужа детки.
	Вцепится
	         жена
	              мужу
	                   в бороду,
	закручивает книзу.
	Лафа Керзону
	            лорду
	маркизу.
	Керзон
	      похихикивает
	                  подобающе сану:
	- Ну и устроил я им Лозанну.
	Не досчитавшись шиллингов двадцать,
	любит
	     час
	        с кухаркой торговаться.
	Ругается
	        так долго,
	пока кухарка
	            не плюнет в глаза ему.
	Этот
	    ни копейки не скинет с долга,
	все проценты
	            взыщет
	                  по ростовщичьему займу.
	При взгляде
	           на карту С. С. С. Р.
	Из ярко желтого
	               становится сер.
	Пока
	     кулак
	           не расшибет о камень,
	бьет кулаками.
	Можно
	     и еще поописывать лик-то,
	да не люблю я
	             этих
	                 международных конфликтов.
	V.
	Муссолини.
	Куда глаза ни кинем
	газеты
	      полны
	           именем Муссолиньим.
	Рисеро Муссолини я.
	Точка в точку.
	              В линию линия.
	Родители Муссолини -
	                    не пыжьтесь в критике.
	Не похож?
	         Точнейшая фотография политики.
	У Муссолини
	           не голос,
	                    а зык.
	Вроде
	      большой шимпанзы.
	Легко увидит
	            каждое зрячее,
	что и одежа его -
	                 шерсть зверячая.
	Лица не видели,
	               не хвалимся зря мы:
	слепит
	      подглазными фонарями.
	И ноздрей
	         (много)
	                не ищи зря
	у Муссолини
	           всего
	                одна ноздря.
	Да и та
	       разодрана
	                пополам ровно,
	при дележе ворованного.
	В министерстве
	              первое выступление премьера
	было
	    скандалом,
	              не знающим примера.
	Чешет языком -
	              а не поймешь ни бельмеса.
	Нашелся
	       один переводчик бесплатный
	- Т ш ш ш -
	            пронеслось
	                       как зефир средь леса
	- это
	     язык блатный.
	Министры выучились
	                  и без труда особенного
	меж министров
	             много народу способного.
	Политикой не исчерпывается.
	Не на век же весь ее!
	Муссолини
	         не забывает
	                    и основную профессию:
	возвращаясь с погрома
	                     или с развлечений иных,
	не признает
	           никаких ключей дверных.
	Демонстрирует министрам,
	как быстро
	и не громко
	любую дверь
	           ломать фомкой.
	Муссолини
	         славой
	               упился досыта,
	до того
	        что можно
	                 писать просто:
	Roma,
	главковерху погромов
	и несут прямо
	             Муссолини в сени -
	на этот счет
	            не бывает двух мнений.
	Идеал Муссолини -
	                 Петр.
	Вглядываясь в лик его
	говорит:
	- Я выше
	        как ни кину, -
	что там
	       дубинка у Петра Великого,
	а я
	   держу
	        целую дубину.
	По моему
	        портрет
	               удачный выдался.
	Может
	     не похожа какая точьица, -
	говоря откровенно,
	                  я с ним
	                         не виделся,
	да собственно говоря
	                    и не очень хочется.
	Хоть шкура
	          у меня
	                и не очень пушистая,
	боюсь,
	      не пригляделся б какому фашисту я.
__________________________________________
	ЮБИЛЕЙНОЕ
	АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ
	РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬСЯ
	          МАЯКОВСКИЙ.
	          Дайте руку!
	Вот грудная клетка.
	              Слушайте
	                  уже не стук,
	                         а стон,
	тревожусь я о нем
	              в щенка смиренном львенке.
	Я никогда не знал,
	              что столько
	                      тысяч тонн
	в моей
	   позорно легкомыслой головенке...
	Я тащу вас.
	         Удивляетесь, конечно?
	Стиснул?
	     Больно?
	         Извините дорогой.
	У меня
	   да и у вас
	        в запасе вечность.
	Что нам
	   потерять
	        часок другой?!
	Будто бы вода -
	        давайте
	             мчать болтая,
	будто бы весна -
	            свободно
	                 и раскованно!
	В небе вон
	        луна
	         такая молодая,
	что ее
	   без спутников
	            и выпускать рискованно.
	Я
	 теперь
	     свободен
	          от любви
	               и от плакатов,
	Шкурой
	    ревности медведь
	                 лежит когтист.
	Можно
	  убедиться,
	          что земля поката,
	сядь
	   на собственные ягодицы
	                      и катись!
	Нет,
	  не навяжусь в меланхолишке черной
	да и разговаривать не хочется
	                         ни с кем.
	Только
	     жабры рифм
	            топырит учащенно
	у таких, как мы
	          на поэтическом песке.
	Вред - мечта
	        и бесполезно грезить,
	Надо
	  весть
	    служебную нуду.
	Но бывает
	    жизнь
	      встает в другом разрезе
	и большом,
	     понимаешь,
	            через ерунду.
	Нами
	  лирика
	     в штыки
	        неоднократно атакована,
	ищем речи
	      точной
	           и нагой.
	Но поэзия
	    пресволочнейшая штуковина:
	существует
	       и ни в зуб ногой.
	Например,
	    вот это
	         говорится или блеется?
	Синемордое
	       в оранжевых усах
	Новуходоносором
	           библейцем -
	"Коопсах".
	Дайте нам стаканы!
	          знаю
	            способ старый
	в горе
	   дуть винище,
	            но смотрите
	                      из
	выплывают
	       Red u White Star-ы
	с ворохом
	       разнообразных виз.
	Мне приятно с вами,
	                 рад,
	                   что вы у столика.
	Муза эта
	        ловко
	           за язык вас тянет.
	Как это
	    у вас
	       говаривала Ольга?..
	Да не Ольга!
	         из письма
	               Онегина к Татьяне.
	- Дескать
	      муж у вас
	             дурак
	                и старый мерин,
	я люблю вас,
	         будьте обязательно моя,
	я сейчас же
	         утром должен быть уверен,
	что с вами днем увижусь я. -
	Было всякое:
	         и под окном стояние,
	письма,
	     тряски нервное желе.
	Вот
	 когда
	    и горевать не в состоянии -
	Это
	  Александр Сергеич -
	                 много тяжелей.
	Айда Маяковский!
	           Маяч на юг!
	Сердце
	   рифмами вымуч
	вот
	 и любви пришел каюк,
	дорогой Владим Владимыч.
	  Нет
	    не старость этому имя!
	Тушу
	  вперед стремя -
	Я
	 с удовольствием
	            справлюсь с двоими,
	а разозлить
	        и с тремя.
	Говорят -
	     я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
	Entre nous...
	       чтоб цензор не нацикал.
	Передам вам -
	        говорят -
	            видали
	даже
	  двух
	    влюбленных членов ВЦИК'а.
	Вот -
	  пустили сплетню,
	              тешат душу ею.
	Александр Сергеич
	               да не слушайте-ж вы их!
	Может
	    я
	     один
	         действительно жалею,
	что сегодня
	        нету вас в живых.
	Мне
	  при жизни
	         с вами
	             сговориться-б надо.
	Скоро вот
	       и я
	         умру
	           и буду нем.
	После смерти
	           нам
	            стоять почти что рядом;
	вы на Пе,
	       а я
	        на эМ.
	Кто меж нами?
	         С кем велите знаться?!
	Черезчур
	       страна моя
	              поэтами нища.
	Между нами
	        - вот беда -
	               позатесался Надсон.
	Мы попросим,
	         чтоб его
	                 куда нибудь
	                            на Ща!
	А Некрасов
	       Коля
	         сын покойного Алеши -
	Он и в карты,
	         он и в стих,
	                  и так
	                    не плох на вид.
	Знаете его?
	        вот он
	            мужик хороший,
	Этот
	  нам кампания -
	             пускай стоит.
	Чтож о современниках?!
	Не просчитались бы
	               за вас
	                   полсотни отдав.
	От зевоты
	       скулы
	          разворачивает аж!
	Дорогойченко,
	          Герасимов,
	                 Кириллов,
	                     Родов -
	Какой
	  однаробразный пейзаж!
	Ну Есенин,
	       мужиковствующих свора
	Смех!
	  Коровою
	       в перчатках лаечных.
	Раз послушаешь...
	           но это ведь из хора!
	Балалаечник!
	Надо
	  чтоб поэт
	          и в жизни был мастак
	мы крепки
	      как спирт в полтавском штофе.
	Ну, а что вот Безыменский?!
	                        так...
	ничего...
	     морковный кофе.
	Правда
	    есть
	       у нас
	          Асеев
	            Колька.
	Этот может.
	        Хватка у него
	                   моя.
	Но ведь надо
	         заработать сколько!
	Маленькая,
	      но семья.
	Были-б живы -
	         стали бы
	              по Лефу соредактор.
	Я бы
	  и агитки
	       вам доверить мог.
	Раз бы показал;
	            - вот так то-мол
	                         и так-то... -
	Вы-б смогли -
	           у вас
	               хороший слог.
	Я дал бы вам
	         жиркость
	                и сукна,
	в рекламу-б
	        выдал
	           гумских дам.
	(Я даже
	    ямбом подсюсюкнул,
	чтоб только
	          быть
	            приятней вам).
	Вам теперь
	     пришлось бы
	              бросить ямб картавый.
	Нынче
	   наши перья -
	           штык
	             да зубья вил,
	битвы революций
	            посерьезнее "Полтавы"
	и любовь
	     пограндиознее
	               онегинской любви.
	Бойтесь пушкинистов.
	               Старомозгий плюшкин,
	перышко держа,
	           полезет
	                 с перержавленным.
	- То же мол
	        у лефов
	             появился
	                  Пушкин.
	Вот арап!
	     а состязается -
	                с Державиным...
	Я люблю вас,
	         но живого,
	              а не мумию.
	Навели
	    хрестоматийный глянец.
	Вы
	 по моему
	         при жизни
	                  - думаю -
	тоже бушевали.
	           Африканец!
	Сукин сын Дантес!
	              Великосветский шкода.
	Мы-б его спросили
	               - а ваши к т о родители?
	Чем вы занимались
	              д о 17-го года? -
	Только этого Дантеса бы и видели.
	Впрочем
	     что-ж болтанье!
	                  Спиритизма вроде.
	Так сказать
	        невольник чести...
	                     пулею сражен...
	Их
	 и по сегодня
	           много ходит
	всяческих
	        охотников
	                до наших жен.
	Хорошо у нас
	         в стране Советов.
	Можно жить,
	        работать можно дружно,
	только вот
	          поэтов,
	                к сожаленью, нету,
	впрочем
	     может
	          это и не нужно.
	Ну, пора:
	     рассвет
	          лучища выкалил.
	Как бы
	    милиционер
	            разыскивать не стал
	На Тверском бульваре
	                   очень к вам привыкли.
	Ну,
	  давайте!
	         подсажу
	               на пьедестал.
	Мне бы
	    памятник при жизни.
	                    Полагается по чину.
	Заложил бы
	         динамит
	               - а ну-ка
	                        дрызнь,
	Ненавижу
	       всяческую мертвечину,
	обожаю
	         всяческую жизнь.
____________________________________________
	ПИСЬМО ПИСАТЕЛЯ ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА МАЯКОВСКОГО
	ПИСАТЕЛЮ АЛЕКСЕЮ МАКСИМОВИЧУ ГОРЬКОМУ
	Алексей Максимович,
	        как помню,
	             между нами
	что-то вышло
	         вроде драки
	             или ссоры.
	Я ушел,
	    блестя
	         потертыми штанами,
	взяли вас
	     международные рессоры.
	Нынче -
	иначе.
	Сед височный блеск,
	             и взоры озаренней.
	Я не лезу
	    ни с моралью,
	             ни в спасатели, -
	без иронии, -
	как писатель,
	       говорю с писателем.
	Очень жалко мне, товарищ Горький,
	что не видно
	         вас
	           на стройке наших дней.
	Думаете,
	    с Капри,
	       с горки
	вам видней?
	Вы
	    и Луначарский
	         похвалы повальные,
	добряки, -
	    а пишущий
	         бесстыж,
	тычет
	    целый день
	        свои похвальные
	листы.
	Что годится,
	чем гордиться?
	Продают "Цемент"
	      со всех лотков.
	Вы
	    такую книгу что ли цените?
	Нет нигде цемента,
	              а Гладков
	написал
	     молебен о цементе.
	Затыкаешь ноздри,
	        нос наморщишь
	и идешь
	        верстой болотца длинненького.
	Кстати,
	      говорят,
	        что вы открыли мощи
	этого...
	      Калинникова?
	Мало знать
	      чистописания ремесла,
	расписать закат
	      или цветенье редьки, -
	вот,
	    когда к ребру душа примерзла,
	ты
	    ее попробуй отогреть-ка!
	Жизнь стиха
	тоже тиха.
	Что горенья, -
	         даже
	         нет и тления
	в их стихе,
	         холодном и лядащем;
	все входящие
	         срифмуют впечатления,
	и печатают
	         в журнале
	           в исходящем.
	А рядом
	         молотобойцев
	           анапестам
	учит
	    профессор Шенгели, -
	тут
	     не поймете просто-напросто -
	в гимназии вы,
	         в шинке ли?
	Алексей Максимович,
	         у вас,
	           в Италии
	вы
	    когда-нибудь
	         подобное
	         видали?
	Приспособленность
	         и ласковость дворовой,
	Деятельность
	блюдо-
	       рубле-
	              и тому подобных - "лиз"
	называют многие,
	         "здоровый
	реализм!"
	И мы реалисты,
	        но не на подножном
	корму,
	    не с мордой, упершейся вниз,
	мы в новом
	    грядущем быту,
	         помноженном
	на электричество
	         и коммунизм!
	Одни мы,
	    как не хвалите халтуры,
	годы на спины грузя,
	тащим
	    историю литературы, -
	лишь мы
	    и наши друзья.
	Мы не ласкаем
	        ни глаза,
	          ни слуха,
	Мы -
	    это Леф.
	       Без истерики -
	                   мы
	по чертежам
	         деловито
	             и сухо,
	строим
	     завтрашний мир.
	Друзья, -
	    поэты рабочего класса,
	Их знание
	         невелико,
	но врезал
	         инстинкт
	         в оркестр разногласий
	буквы грядущих веков.
	Горько
	     думать им
	         о Горьком-эмигранте.
	Оправдайтесь,
	             гряньте!
	Я знаю,
	        вас ценит
	             и власть, и партия,
	вам дали б все
	         от любви
	             до квартир, -
	прозаики
	         сели
	           пред вами
	             на парте б, -
	Учи,
	     верти!
	Или жить вам,
	        как живет Шаляпин,
	раздушенными аплодисментами
	               оляпан?
	Вернись
	    теперь
	      такой артист
	назад,
	     на русские рублики, -
	я первый крикну:
	       - Обратно катись,
	народный артист Республики! -
	Алексей Максимыч,
	       из-за ваших стекол
	виден
	       вам
	         еще
	           парящий сокол?
	Или
	    с вами
	      начали дружить,
	вами
	    сочиненные ужи?
	Говорили
	    (объясненья ходкие!)
	будто вы
	     не едете
	       из-за чахотки.
	И вы -
	    в Европе,
	        где каждый из граждан
	смердит покоем,
	              едой,
	              валютцей.
	Не чище ль
	        наш воздух,
	          разреженный дважды
	грозою
	        двух революций?
	Бросить республику
	         с думами,
	           с бунтами,
	лысину
	       южной зарей озарив.
	Разве не лучше,
	       как Феликс Эдмундович,
	сердце отдать
	       временам на разрыв?
	Здесь
	       дела по горло,
	         рукав по локти,
	знамена неба
	              алы, -
	и соколы-сталь
	       в моторном клекоте
	глядят,
	         чтоб не лезли орлы.
	Делами,
	      кровью,
	        строкою этою,
	нигде не бывшею в найме, -
	мы славим
	        взвитое красной ракетою,
	октябрьское
	        руганное
	             и пропетое,
	пробитое пулями знамя.
_________________________________________
	НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ
	На сотни эстрад бросает меня
	На тысячу глаз молодежи.
	Как разны земли моей племена
	И разен язык
	            и одежи!
	Насилу
	      пот стирая с виска,
	сквозь горло тоннеля узкого
	пролез.
	       И глуша прощаньем свистка,
	рванулся
	        курьерский
	                  с Курского.
	Заводы.
	       Березы от леса до хат
	бегут,
	      листками ворочая,
	и чист
	      - как-будто слушаешь Мхат -
	  Московский говорочек.
	Из-за горизонтов
	                лесами сломанных,
	толпа надвигается
	                  мазанок.
	Цветисты бочка
	              из-под крыш соломенных
	окрашенные разно.
	Стихов навезите целый мешок,
	с таланта
	         можете лопаться.
	В ответ
	       снисходительно цедят смешок
	уста
	    украинца хлопца.
	Пространства бегут,
	                   с хвоста наростав,
	их жарит
	        солнце-кухарка.
	И поезд
	       уже
	          бежит на Ростов
	далеко за дымный Харьков.
	Поля
	    на мильоны хлебных тонн,
	как будто
	         их гладят рубанки,
	а в хлебной охре
	                серебряный Дон
	блестит
	       позументом кубанки.
	Ревем паровозом до хрипоты,
	и вот,
	      началось кавказское:
	то головы сахара высят хребты,
	то в солнце
	           пожарной каскою.
	Лечу
	    ущельями, свист приглушив,
	снегов и папах седины,
	сжимая кинжалы, стоят ингуши,
	следят
	      из седла
	              осетины.
	Верх
	              гор
	      лед,
	              низ
	  жар
	     пьет.
	и солнце льет иод.
	Тифлисцев
	         узнаешь и метров за сто,
	гуляют часами жаркими
	в моднейших шляпах,
	                   в ботинках носастых
	этакими парижаками.
	По своему
	         всякий
	               зубрит азы,
	аж цифры по своему снятся им.
	У каждого третьего -
	                    свой язык
	и собственная нация.
	----------
	Однажды,
	        забросив в гостиницу хлам,
	забыл,
	      где я ночую.
	Я
	 адрес
	      по-русски
	               спросил у хохла,
	хохол отвечал:
	              - Нэ чую? -
	Когда ж переходят
	                 к научной теме,
	им
	  рамки русского
	                узки,
	с тифлисской
	            казанская академия
	переписывается по-французски.
	И я
	   Париж люблю сверх мер
	(красивы бульвары ночью).
	Ну, мало ли что
	               Бодлер
	                     Малярмэ
	и этакое прочее!
	Но нам ли,
	          шагавшим в огне и воде
	годами,
	       борьбой прожженными,
	растить
	       на смену себе
	                    бульвардье
	французистыми пижонами.
	Используй,
	          кто был безъязык и гол,
	свободу советской власти.
	Ищите свой корень
	                 и свой глагол
	во тьму филологии влазьте!
	Смотрите на жизнь
	                 без очков и шор,
	глазами жадными цапайте
	все то,
	       что у вашей земли хорошо
	и что хорошо на Западе.
	Но нету места
	             злобы мазку,
	не мажьте красные души!
	Товарищи юноши,
	               взгляд на Москву!
	на русский вострите уши!
	Да будь я
	и негром преклонных годов
	И то,
	     без унынья и лени,
	Я русский бы выучил
	                   только за то,
	что им
	      разговаривал Ленин.
	Когда
	   Октябрь орудийных бурь
	По улицам
	         кровью лился,
	Я знаю
	      в Москве решали судьбу
	и Киевов
	        и Тифлисов.
	Победу
	      своими телами кормя,
	на пушки пушки разинув,
	бок о бок дрались дружины
	                   армян,
	украинцев,
	    русских,
	         грузинов.
	Москва
	      для нас
	             не державный аркан,
	ведущий земли за нами,
	Москва
	      не как русскому мне дорога,
	а как огневое знамя!
________________________________________
	"ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ?"
	Слух идет
	       бессмысленен и гадок,
	трется в уши
	          и сердце ежит.
	Говорят,
	     что воли упадок
	у нашей
	     у молодежи.
	Говорят,
	     что иной братишко,
	заработавший орден,
	             ныне
	про вкусноты забывший ротишко,
	под витриной
	       кривит в уныньи.
	Что голодным вам
	          на зависть
	окна лавок в бутылочном тыне,
	и едят нэпачи и завы
	в декабре
	        арбузы и дыни.
	Слух идет
	    о грозном сраме,
	что лишь радость
	          развоскресенена,
	комсомольцы
	        лейб-гусарами
	пьют,
	  да ноют под стих Есенина.
	И доносится до нас,
	  сквозь губы искривленную прорезь
	- "Революция не удалась...
	  За что боролись?.."
	И свои 18 лет
	под наган подставят
	          и нет,
	или горло
	     впетлят в коски.
	И горюю я
	     как поэт,
	и ругаюсь
	     как Маяковский.
	Я тебе
	   не стихи ору,
	рифмы в этих делах
	          не при чем,
	дай
	   как другу
	          пару рук
	положить
	     на твое плечо.
	Знал и я,
	     что значит "не есть",
	по бульварам валялся когда, -
	понял я,
	   что великая честь
	за слова свои
	           голодать.
	Из-под локона,
	     кепкой завитого,
	вскинь глаза,
	      не грусти и не злись.
	Разве есть
	        чему завидовать,
	если видишь вот эту слизь?
	Будто рыбы на берегу, -
	с прежним плаваньем
	трудно расстаться им.
	То царев горшок берегут,
	то
	  обломанный шкаф с инкрустациями.
	Вы владыки
	    их душ и тела,
	с вашей воли
	    встречают восход.
	Это
	  очень плевое дело,
	если б
	    революция захотела
	со счетов особых отделов
	эту мелочь
	     списать в расход.
	Но рядясь
	     в любезность наносную,
	мы
	  взамен забытой чеки
	кормим дыней и ананасною,
	ихних жен
	    одеваем в чулки.
	И они
	 за все за это,
	что чулки,
	      что плачено дорого,
	строят нам
	      дома и клозеты,
	и бойцов
	    обучают торгу.
	Что ж,
	   без этого и нельзя!
	Сменим их,
	   гранит догрызя.
	Или
	   наша воля обломалась
	о сегодняшнюю
	        деловую малость?
	Нас
	   дело
	      должно
	         пронизать насквозь,
	скуленье на мелочность
	                  высмей.
	Сейчас
	        коммуне
	                ценнее гвоздь,
	чем тезисы о коммунизме.
	Над пивом
	          нашим юношам ли
	склонять
	         свои мысли ракитовые?
	Нам
	   пить
	    в грядущем
	             все соки земли,
	как чашу
	        мир запрокидывая.
_________________________________________
	НЕ ВСЕ ТО ЗОЛОТО, ЧТО ХОЗ-РАСЧЕТ
	Рынок
	    требует
	           любовные стихозы.
	Стихи о революции?
	               на кой они чорт!
	Их смотрит
	       какой-то
	               испанец "Хозе", -
	Дон Хоз-Расчет.
	Мал почет,
	          и бюджет наш тесен.
	Да еще
	       в довершенье -
	                      промежду нас
	нет
	   ни одной
	           хорошенькой поэтессы,
	чтоб привлекала
	              начальственный глаз.
	Поэта
	     теснят
	           опереточные дивы,
	теснит
	     киношный
	             размалеванный лист.
	"Мы, мол, массой,
	                  мы коллективом.
	А вы кто?
	         Кустарь индивидуалист.
	Город требует
	          зрелищ и мяса.
	Что вы там творите
	            в муках родов!
	Вы
	  непонятны
	        широким массам
	и их представителям
	             из первых рядов.
	Люди заработали -
	              дайте, чтоб потратили.
	Народ
	    на нас
	          напирает густ.
	Бросьте ваши штучки,
	                  товарищи
	                      изобретатели,
	каких-то
	        новых
	             грядущих искусств".
	Щеголяет Толстой
	                в историю ряженый,
	лезет,
	     напирает
	             со своей императрицей.
	"Тьфу на вас!
	            Вот я
	                 так тиражный.
	Любое издание
	             тысяч тридцать".
	Певице,
	   балерине
	        хлоп да хлоп.
	Чуть ли
	      не над ЦИК'ом
	                 ножкой машет.
	"Дескать,
	         уберите
	               левое барахло,
	разные
	     ваши
	        левые марши!"
	Большое-де искусство
	             во все артерии
	влазит,
	       любые классы покоря.
	Довольно!
	     В совмещанском партере
	Леф
	   не раскидает свои якоря.
	Время!
	      Судья единственный ты мне.
	Пусть
	      "сегодня"
	           подымает
	                непризнающий вой.
	Я
	   заявляю ему
	           от имени
	твоего и моего:
	- я чту
	       искусство,
	               наполняющие кассы.
	Но стих,
	        раструбливающий
	                  Октябрьский гул, -
	но стих,
	        бьющий
	          оружием класса,
	мы не продадим
	             ни за какую деньгу.
_______________________________________
	Из поэмы "Октябрь".
	ХОРОШО!
	Я
	     земной шар
	чуть не весь
	        обошел.
	И жизнь
	          хороша,
	и жить -
	          хорошо.
	А в нашей буче,
	  боевой, кипучей,
	и того лучше.
	Вьется
	   улица-змея.
	Дома
	    вдоль змеи.
	Улица -
	        моя.
	Дома -
	       мои.
	Окна
	        разинув, -
	стоят
	        магазины.
	В окнах
	         продукты:
	вина,
	      фрукты.
	От мух
	           кисея.
	Сыры
	           не засижены.
	Лампы -
	        сияют.
	"Цены
	   снижены!
	Стала
	         оперяться
	моя
	       кооперация.
	Бьем
	     грошом.
	Очень хорошо.
	Грудью
	      у витринных
	          книжных груд.
	Моя
	       фамилия
	           в поэтической рубрике.
	Радуюсь я -
	           это
	             мой труд
	вливается
	      в труд
	             моей республики.
	Душа
	   за грош -
	очень хорошо-ж?!
	Пыль
	     взбили
	          шиной губатой -
	в моем
	     автомобиле,
	мои
	     депутаты.
	В красное здание.
	На заседание.
	Сидите,
	     не совейте,
	в моем
	     Моссовете.
	Розовые лица.
	Револьвер
	     желт.
	Моя
	     милиция
	меня
	     бережет.
	Жезлом
	     правит,
	чтоб вправо
	     шел.
	Пойду
	     направо.
	Очень хорошо.
	Надо мною,
	     небо,
	синий
	     шелк.
	Никогда
	     не было -
	так
	     хорошо.
	Тучи,
	      кочки,
	переплыли летчики.
	Это
	     летчики мои.
	Встал
	     словно дерево я.
	Всыпят,
	      как пойдут в бои,
	по число,
	      по первое.
	В газету
	     глаза
	молодцы-венцы.
	Буржуям,
	     под зад,
	наддают
	     коленцем.
	Суд
	     жгут.
	Зер
	     гут.
	Идет
	      пожар
	сквозь бумажный шорох.
	Прокуроры -
	          дрожат.
	Как хорошо.
	Пестрит
	     передовица
	угроз паршой.
	Что б им подавиться.
	     Грозят?
	        Хорошо.
	Полки
	    идут,
	у меня на виду.
	Барабану
	     в бока
	бьют
	   войска.
	Нога
	    крепка.
	Голова
	    высока.
	Пушки
	    возятся.
	Идут
	    краснозвездцы.
	Приспособил
	     к маршу
	такт ноги
	- вра-
	     ги
	       ва-
	         ши
	мо-
	  и
	   вра-
	      ги.
	Лезут?
	       Хорошо.
	Сотрем
	       в порошок.
	Дымовой
	         дых
	            тяг.
	Воздуха береги.
	Пых-дых,
	        пых-
	           тят
	мои фабрики.
	Пыши
	       машина
	           шибче-ка, -
	вовек чтоб
	          не смолкла!
	Побольше
	      ситчика
	моим
	     комсомолкам.
	Ветер
	     подул
	в соседнем саду.
	В ду-
	     хах
	         про-
	            шел.
	Как хо-
	        рошо.
	За городом -
	           поле.
	В полях
	       деревеньки.
	В деревнях -
	           крестьяне.
	Бороды
	       веники.
	Сидят
	     папаши.
	Каждый
	       хитр.
	Землю попашет,
	попишет
	     стихи.
	Что ни хутор -
	от ранних утр,
	работа люба.
	Сеют,
	       пекут, -
	мне
	       хлеба.
	Доют,
	       пашут,
	          ловят рыбицу;
	республика, наша,
	строится,
	      дыбится.
	Другим
	    странам
	       по сто.
	История -
	     пастью гроба,
	А моя
	   страна
	      подросток -
	твори,
	     выдумывай,
	          пробуй.
	Радость прет!
	     Не для вас
	         уделить ли нам?
	Жизнь прекрасна
	      и
	         удивительна.
	Лет до ста
	         расти
	нам
	     без старости.
	Год от года
	     расти
	нашей бодрости.
	Славьте
	     молот
	        и стих
	землю молодости.
_________________________________________________
	Из поэмы
	"ОКТЯБРЬ"
	Политика -
	         проста,
	                как воды глоток.
	Понимают
	     ощерившие
	               сытую пасть,
	что если
	      в Россиях
	             увязнет коготок, -
	всей
	  буржуазной птичке
	                 пропасть.
	Из "Сюртэ женераль"
	               из "Интеллидженс Сервис",
	"Дефензивы"
	         и "Сигуранцы"
	выходит
	       разная
	            сволочь и стерва,
	шьет шинели
	          цвета серого,
	бомбы
	    кладет в ранцы.
	Набились в трюмы,
	               палубы обсели,
	на деньги
	        вербовочного агентства
	в Новороссийск
	             плывут из Марселя,
	из Дувра
	       плывут к Архангельску.
	С песней,
	        с виски, -
	сыты по-свински.
	Килями
	      вскопаны
	воды холодные.
	Смотрят перископами
	лодки подводные.
	Плывут крейсера,
	снаряды соря.
	И
	 миноносцы
	с минами носятся.
	А
	 поверх
	        всех
	с пушками
	        чудовищной длинноты
	сверх
	дредноуты.
	Разными
	       газами
	            воняя гадко,
	лучи
	     пропеллерами выдрав,
	с авиоматки
	          на авиоматку
	пе-
	  ре-
	    пархивают гидро.
	Послал
	      капитал
	             капитанов ученых, -
	горло нащупали
	              и стискивают.
	Ткнешься
	        в Белое,
	               ткнешься
	                      в Черное,
	в Каспийское
	           и в Балтийское,
	куда
	    корабль
	          ни тычется -
	конец
	     катаниям.
	Стоит
	     морей владычица,
	бульдожья
	         Британия.
	Со всех концов
	блокады кольцо,
	и пушки
	       смотрят в лицо.
	Посреди
	       винтовок
	и орудий голосища
	Москва
	      островком,
	               и мы на островке.
	Мы -
	    голодные,
	мы -
	    нищие,
	с Лениным в башке
	           и с наганом в руке.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки