М.Масарский
ПРАВЫЙ ЦЕНТР (ЭТЮДЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ОПТИМИЗМА)
М.Масарский
ПРАВЫЙ ЦЕНТР (ЭТЮДЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ОПТИМИЗМА)
Подобно Мефистофелю из гетевского "Фауста", демон (он же демиург)
российской истории мог бы прибегнуть к следующей самоаттестации: "Я
тот, кто творит добро из зла. Потому что его не из чего больше сделать".
Молодая российская демократия посттоталитарна. Ее достоинства сконструированы
из недостатков предшественника. Ее неустойчивые добродетели непрерывно
искушаются. Прежде всего - соблазнами державности.
Настало время для инвентаризации эволюционных возможностей России. Выбор
вариантов ее будущего по-прежнему невелик. Начнем с того, что точку возврата
в коммунистическое прошлое мы, слава Богу, миновали. И ныне (в очередной
раз) находимся на решающемся историческом перекрестке. Обозначим его координаты.
Принято считать, что в августе 91-то в России свершилась революция.
Попробуем уточнить: какая? Политическая? Россия перестала быть советской
республикой? Однако Советы, с их претензиями на безответственное всевластие,
по-прежнему составляют ядро российской государственности. Ядро, состоящее
из расщепляющихся материалов и потому взрывоопасное.
Может быть мы пережили социальный переворот? Россия перестала быть социалистической
страной? Не по названию, а по сути? Но государственная собственность на
средства производства - основа социализма - остается преобладающей.
Возможно, изменился субъект власти? Однако деидеологизированная государственная
и хозяйственная номенклатура, слегка потеснившись в пользу демократических
выдвиженцев, осталась на своих местах, избавившись от обременительной партийной
составляющей. Психологически она выиграла, перестав вздрагивать при слове
"обком".
Так что же произошло в августе 91-го? Изменился объект властвования.
Резко сократилась сфера прямого государственного управлении. Экономика
стала стремительно превращаться в частное дело миллионов. Система народного
хозяйства вошла в режим саморегулирования. Началась формирование гражданского
общества, его структурирование. Заметно уменьшилась экономическая зависимость
населения от государства.
Таким образом, в августе 91-го года революции не было. К счастью. Ибо
несчастна та страна, которая нуждается в революциях. Мы вступили в полосу
глубинных реформ.
Любая реформированная система эффективнее заново созданной. Социально-политические
перевороты нерентабельны, если они отбрасывают экономику минимум на пять
лет назад. Так писал А.Д.Сахаров. Вспомним, что октябрьский переворот 1917
года отбросил экономику России по ее базовым показателям на уровень 17-18
веков.
Во второй половине 16 века Россия могла пойти по европейскому пути.
Был шанс европейской политической модернизации ее общественного уклада.
Три основные социально-экономические силы находились тогда в состоянии
неустойчивого равновесия: боярство, дворянство и нарождающаяся буржуазия
(посад.) на колеблющуюся чашу исторических весов была брошена решающая
гиря репрессивного государства. Иван Грозный сделал ставку на неконкурентную
часть политически активного населения, на дворянство, заинтересованное
в крепостном праве. С особым ожесточением опричники - опора репрессивного
государства - громили торговые города и боярские вотчины. На века Россия
выпала из колеи европейского развития.
Сегодняшняя ситуация во многом напоминает времена Ивана Грозного. Предпринимается
четырнадцатая по счету попытка европеизации России. И вновь наблюдается
неустойчивое равновесие основных действующих сил. Номенклатурная часть
партийно-государственного аппарата плюс их челядь - современное "дворянство"
- заинтересованы в возврате социалистического крепостничества. Нарождающаяся
буржуазия, формирующийся средний класс по определению тяготеют к либеральной
экономике. Однако, они плохо организованы, ищут союзников и находят его
в лице прагматичной части старого гос-хозаппарата, современного "боярства".
Подобно своим историческим предшественникам, данные социальные группы склонны
дистанцироваться от государственной кормушки. Конкурентоспособная часть
населения против системы кормления, тягла и службы. Потому что она экономически
почти независима от "государя". У нее есть "вотчины".
Современные "бояре" первыми сумели капитализировать свое положение
в верхнем эшелоне политике-экономического истеблишмента. Директорский корпус,
например, защищает четвертый вариант приватизации, передающий roc- собственность
трудовым коллективам с менеджерами во главе. Своеобразное "огораживание",
как в постсредневековой Англии. Удержимся от инвектив в адрес "красных
баронов промышленности". Вспомним, что не они были опорой тоталитаризма.
Рухнувший режим держался на союзе люмпенов и чиновников. И уж если мы упомянули
Англию, то нелишне подчеркнуть: именно мятежные бароны в ХIII веке ограничили
чрезмерные аппетиты королевской власти, вырвав у Иоанна безземельного Хартию
вольностей, заложив тем самым основу всеобщего гражданского "Хабеас
корпус".
Как и подобает аристократизирующейся элите, российские "бояре"
ревниво относятся к притязаниям государства ограничить их новообретенную
политико-экономическую свободу. Либерализм элиты консервативен по своей
природе. Он ориентирован на сохранение уже завоеванных позиций. Новый "черным
передел", которым грезят и грозят коммунисты, враждебен истеблишменту.
Две опасные идеологемы глубоко внедрены в массовое сознание: "равенство"
и "народ". Инструментом первой срезаются высунувшиеся головы,
нивелируется социальный ландшафт, ликвидируется разность личностных потенциалов.
Гигантским катком второй вжимаются в землю граждане. Не случайно в большевистской
историографической пропаганде народному вождю Стеньке Разину отдавалось
явное предпочтение. В ущерб гражданину (т. е. мещанину) Минину.
Да и то сказать: в стране, где существовали "бурги" без "буржуа",
гражданин мог проникнуть в господствующую идеологию лишь в облике малосимпатичного
мещанина.
Общий закон теории систем гласит: система является таковой, когда она
иерархична, когда есть уровни организации. Не может быть у всех равенства
результатов. У каждого участника производства разные функции, разная система
обеспечения. Должны быть одинаковыми только стартовые условия социального
бытия граждан. Все мы дышим, пользуемся этой землей, имеем право быть защищенным,
право на какой-то стандарт потребления. Имеем возможность получить образование,
медицинское обслуживание и т. д. Потребности организма у всех примерно
одинаковые. Но потом начинается дифференциация. Один ленивый, другой трудолюбивый.
Одному нужна скрипка Страдивари, другому рубанок: у него талант к столярному
делу. Есть три вида способностей: умение производить операции с образами,
предметами, знаками. И каждый проявляет себя в том, к чему у него есть
склонность.
Идея равенства - это жесточайшая идея. Есть такая притча. Когда тиран
Дионисий захватил власть в Сиракузах, он спросил совета у своего предшественника,
тирана Фразибула Милетского, как управлять людьми. Прибывшего от Дионисия
гонца Фразибул привел в поле, где росли маки разной величины, и молча стал
тростью сбивать самые высокие, давая тем самым понять: если хочешь держать
в повиновении люден, уничтожай лучших из них. Этот фразибулизм и исповедовал
Сталин.
Если бы меня попросили обозначить одним словом все, что происходит в
нашей стране, я бы употребил историческое слово - "смута". В
начале 17 века в России происходило нечто подобное. Был кризис государственности,
распад социальных связей, превращение всех в казаков. Казаковали и патриарх,
и бояре, и дворяне. Институты публичной власти потеряли свои функции. Власть
осуществляли все кому не лень. Она была инструментом групповых интересов.
Социальная ткань общества распалась. Страна стала фрагментарной. Соседи
полезли на нее, не только на окраины, но и на столицу.
Сейчас многие бросились перечитывать историю теш времени, изучать, как
вышли из смуты русские люди. И, ностальгируя по прошлому, многие наши публицисты,
историки говорят, что россияне вышли блестящим образом. Они, дескать, построили
могучую империю. Романовы оказались на уровне задач времени. Петр Романов
прорубил окно в Европу. Попробуем, однако, с высоты нынешней исторической
культуры посмотреть на то, что сделали тогдашние лидеры: Милославские,
Нарышкины, Голицины и Салтыковы? Они воскресили все прежние химеры, продолжив
линию, о которой Ключевский писал: "Государство пухло, народ хирел".
С необходимостью мы все время обращаемся к проблеме "государство и
общество".
Правовое государство соответствует гражданскому обществу. Ни того, ни
другого пока у нас нет. Велик соблазн возложить на плечи чиновников задачу
разрешения проблем, созданных ими же. Для России это традиционно. Например,
перестройку поручили тем, кто в ней не был заинтересован. Но как доверить
государственным органам всеобщее разгосударствление? Как доверить чиновникам
уничтожение себя как сословия? Мы смотрим на нынешнюю политику правительства
и поражаемся: почему некогда они клялись на всех международных перекрестках
в своих рыночных намерениях, но теперь душат предпринимательство эффективней,
чем это делали Рынков и Павлов? Почему при Гайдаре субъектов рыночного
поведения создано меньше, чем при Рыжкове и Павлове? Почему сейчас предпринимательство
фактически агонизирует в России? международный валютным фонд еще тешится
надеждой, что он помогает российскому предпринимательству. Давайте задумаемся,
почему демократический президент, демократический премьер, демократические
главы областных администраций проводят эту политику? Потому, что у них
нет другой социальной базы, кроме чиновничества.
Подобная ситуация в начале 17-то века возникла в России. Тогда земство
спасло Россию, земское ополчение освободило Москву. А потом земские учреждения
были ликвидированы и заменены воеводами, наместниками. То же самое мы видим
сейчас: губернаторов, наместников, представителен центральной власти. Мы
видим правительство, которое сидит на жердочке и не нуждается ни в какой
социальной опоре. Государство остается самодавлеющей силой.
Правительство вынуждено отражать экономические интересы его чиновников,
неконкурентной части населения, пассивных слоев - детей, стариков, инвалидов.
А предпринимателей всего-то горстка. Нужны небывалая смелость и политический
прагматизм, чтобы делать сегодня ставку на нас, чтобы заявить стране с
люмпенской по преимуществу психологией, что одновременно всем разбогатеть
нельзя. Можно только поочередно. Открыто заявить, что имущественное расслоение
не только неизбежно, но желательно, ибо движение капитала начинается лишь
при разнице потенциалов.
Государственный институт публичной власти, как экономический субъект,
беспомощен. Ему одновременно приходится заниматься вещами взаимоисключающими:
производством и распределением по справедливости, правопорядком и подталкиванием
деловой и политической активности граждан.
А предприниматели от таких забот освобождены. Для них превыше всего
- экономическая эффективность. И содержат они рабочих мест, сколько надобно
для производства. Государство же любыми способами эти места сохраняет,
чего предприниматели ни при каких обстоятельствах делать не должны. Пожалуй,
ныне мы - единственная социальная группа, которая бестрепетно пойдет на
крайние меры рыночного характера.
Казалось бы, правительство, освободив 2 января 1992 года цены, поступило
вполне по-рыночному. Но какая может быть либерализация в условиях монополизма
товаропроизводителей? Произошло децентрализованное повышение цен; монополисты,
ни с кем не договариваясь, по-прежнему их диктуют. И по-прежнему сохраняется
неравенство государственного и предпринимательского секторов. Хотя их равенство
- это тоже абсурд. По отношению к новому всегда необходим патернализм,
ведь слабые зеленые ростки нуждаются в пестовании.
Именно так первые полгода поступал бывший премьер Рыжков с кооперативами.
И в то же время рыночный сектор - единственный из всех! - развивался. А
начали его угнетать под флагом выравнивания условии - и государственные
монстры, обеспеченные мощными уставными капиталами, основными и оборотными
средствами (полученными бесплатно), схарчили слабенькие торгово-закупочные
кооперативчики.
Вот почему речь пока должна вестись не о равенстве, а о расширении возможностей
состязательности Однако вслед за централизованным повышением цен правительство
приступило к финансовой стабилизации, показав себя последователем монетаристской
концепции Милтона Фридмана. Я тоже читал его книгу "Капитализм и демократия",
изданную еще 30 лет назад, придя к убеждению: в нашей стране финансовая
стабилизация в чистом виде невозможна. Потому что свести без дефицита бюджет
удается там, где он формируется лишь частью совокупного национального дохода.
В США это где-то процентов 10, а у нас 90% совокупного национального похода
уходит в госбюджет. Обслуживание его вдобавок велось по сути не деньгами,
а расчетными единицами, цифрами. У денег, как известно, есть несколько
функции: учета, стоимостного эквивалента, обращения, платежа. У нас на
первом месте стоила функция учета. Ежегодно проводился межминистерский
зачет, когда цифры из annoy карточки переносились в другую.
Но появились новые субъекты рынка - и, чтобы они могли строить между
собой нормальные отношения, возникла необходимость в восстановлении истинной
сущности денег. В них появилась нужда. А их нужно в таком объеме, чтобы
осуществлялся нормальный оборот. И выяснилось: для обслуживания ценового
вала денег в России явно недостаточно. По официальной статистике цены в
1992 году увеличились в 19 раз, а денежная масса только в 8 раз, хотя на
самом деле цены, как известно, возросли более чем в 100 раз.
К чему это привело? У альтернативных структур наибольшая доля капиталов
находилась в оперативном состоянии, т. е. в виде оборотных средств, а на
госпредприятиях - в виде основных. При повышении цен цеповые надбавки съели
оборотные средства, сильнее всего ударив по предпринимателям, чье богатство
заключалось в товарных запасах, запчастях, в деньгах. И когда правительство
проиндексировало оборотные средства - но только госпредприятий! - оно нанесло
дополнительный удар по альтернативной экономике.
Мы, предприниматели, не испытываем потребности хождения во власть. Для
этого нет у нас времени. Да и политика - не наш конек. Тем не менее мы
вынуждены сегодня заниматься работой сугубо общественного толка по созданию
в России нормальной предпринимательской среды - основы перехода к рынку.
Представьте, что мы - поезд, застрявший на перегоне. До ближайшей станции
путь известен. Где должно находиться правительство: в прицепном вагоне
(среди пассивной части населения) или в локомотиве, с теми, кто способен
действовать? Размеры локомотива несоизмеримо меньше всего состава, но тягловая
сила заключена в нем одном... Конечно, на очередных выборах предприниматели
и их последовательные сторонники могут пока набрать ничтожно мало голосов.
И, естественно, популизм является сегодня средством воздействия на тех,
кто принесет голоса. Мы не против социального партнерства, хотя оно отнюдь
не самоцель, а инструмент, который служит вовсе не для того, чтобы приносить
им в жертву экономическую эффективность.
Припоминаю интервью в "Правде" отца косыгинской экономической
реформы Евсея Либермана, где единственным критерием эффективности он назвал
прибыль. Журналист недоумевает: как? прибыль же капиталистическая категория!
А что, парирует оппонент, социалистическая - это убыток?..
Социализм - вообще не способ производства, а способ распределения и
перераспределения. В принципе он - весьма дорогостоящая химера. Социалистические
тенденции существовали даже в империи инков, как проявление философии неконкурентной
части населения. Иным образом эта часть граждан выбиться из нищеты (кроме
как вынудить власти перераспределять национальный продукт в свою пользу)
не в состоянии. Такого рода тенденции проявляются и при рыночном способе
хозяйствования. Мы называем это социально ориентированной рыночной экономикой,
социально ответственной, ведь за социальный мир надо платить. Чтобы железные
батальоны пролетариата не помышляли ни о каких штурмах, их нужно удерживать
на рабочих местах.
Но компромисс между бездельником и трудягой невозможен. Впрочем, если
торговец семечками создаст с банкиром на условиях компромисса компанию,
когда первый не занимается банковским бизнесом, а второй ни в коем случае
не продает семечки, то такой компромисс я принимаю. Но когда экономически
активную часть страны, высококвалифицированных работников обязывают содержать
неквалифицированную часть населения, тем самым поощрять к неконкурентному
поведению и в дальнейшем, я такой компромисс не приемлю.
Оглянитесь по сторонам! Люди все на улице. Чем-то торгуют, слоняются
по магазинам, ходят в кино. И на рабочих местах то же самое - курят, болтают,
работают спустя рукава. И при этом требуют повышения зарплаты, за горло
берут правительство. А с предпринимателем этот номер не пройдет. Как только
коллектив бездельно заартачится, я отвечу: "Ребята, вы меня дожали,
я закрываю дело..."
По адресу правительства реформаторов я наговорил неприятные слова. Хотя
объективно вынужден и буду его защищать, поскольку сохраняется опасность,
что предпринимательский сектор схарчат. Подвижки такие накануне очередного
Съезда народных депутатов наметились. Опять же, и правительство, и предприниматели
заинтересованы в стабильности, в правопорядке. Как организаторы общественного
производства, мы ищем сотрудничества с любой властью, ведь мы изначально
- самый мирный класс. Но как только нас лишат этой функции, примутся разорять,
мы перейдем в разряд политически активной и чрезвычайно опасной части граждан.
Если заработанные нами средства нельзя инвестировать в производство, мы
их инвестируем в политику, начнем субсидировать тех, кто станет тараном
удушающей нас системы. Не нашим было делом защищать Белый дом, но как только
мы почувствовали, что путчисты лишат нас функций организаторов общественного
производства, защитников его мы обеспечили всем необходимым.
Поэтому в интересах правительства было не политизировать нас и не вынуждать
к выступлению с подобными статьями в печати, а дать возможность заниматься
тем, что мы умеем делать гораздо лучше любого правительства. Опасаясь потери
капитала, мы неустанно заботимся о его приумножении. И в этой связи хотелось
бы пожелать правительству перестать быть авторами диссертации, а быть прагматиками,
когда диалог с предпринимателями на условиях равенства им жизненно необходим.
Ведь правительство в эпоху перемен - величина не скалярная, а векторная.
А тот фиск, который им учинен, к добру привести не может. Да и не соберет
оно свои грабительский НДС, если в сферу наличного обращения загнана значительная
часть товарно-денежного оборота. При том, что наличное обращение оказалось
безналоговым. В теневую экономику вытолкнуто то, что должно находиться
в сфере нормального производства, в магазинах, а не на лотках. Но самое
прискорбное - капитал из России убегает. Вернут его назад только привлекательные
условия. Иначе правительство, словно персонажи чеховских пьес, будет все
время собираться куда-то в дорогу, но так никогда и не прибудет к месту
назначения.
С точки зрения нашего развития августовский путч - отнюдь не последняя
конвульсия. У путчистов была социальная база, свои адресат, который они
просто не успели задействовать. Путчисты сделали ставку на асоциальные
группы. Это осколки социальных структур, люди с вырванными корнями. Они
опасны, потому что их внутренняя энергия огромна. Лев Гумилев называет
таких людей пассионариями. И я очень боюсь тех, кто не огражден собственностью,
статусом, семейным положением!
У нас опасно расширена сфера применения наемного труда. Любом конфликт
между работодателем-государством и работником превращается в политический,
потому что государство является не только институтом публичной власти,
но и субъектом хозяйства. В качестве такового оно создает себе режим наибольшего
благоприятствования, поскольку оно же и творит законы. Это тот самым водитель,
который одновременно - инспектор ГАИ.
Я считаю, что поскольку существует социальная база чего-либо, это будет
произрастать. Будут леворадикальные партии, левые коммунисты или еще как-нибудь
названные, кто сделает ставку на маргиналов, на люмпенов, на номенклатуру,
на осколки феодального строя.
У нас есть миллионы людей, интересы которых объективно совпадают с интересами
путчистов. Это социальный балласт общества, экономически пассивная часть
населения.
В чем причины такой пассивности? Во-первых, социальное иждивенчество,
которое у нас буквально впечаталось в генотип. Во-вторых, это люди, объективно
не могущие быть конкурентами в рыночном состязании. В-третьих, просто инвалиды
(в СССР было 23 миллиона инвалидов, 70 миллионов пенсионеров (!) и много
детей - за счет Средней Азии). То есть 140 миллионов работников на 290
миллионов населения. А из этих работников - часть низкоквалифицированных,
да вдобавок сколько просто спившихся, пьющих! Отсюда и возникает соблазн
у части демократических лидеров разыграть популистскую карту. Уже делаются
заявления: давайте "повесим" социальные программы на нашего предпринимателя.
И никто не желает понимать, что сами-то предприниматели до сих пор стоят
на тоненьких ножках, у них еще не сформировались косточки, они могут искривить
свой позвоночник. Не надо нагружать на юный организм непосильные социальные
задачи.
Просто-напросто государству надо сбросить чрезмерный груз военных, внешнеполитических,
а вернее - внешнеидеологических обязательств, изменить свои приоритеты.
Перестать брать на себя непосильную функцию организатора общественного
производства и содержать при этом огромный бюрократический аппарат. Все
это автоматически сделает альтернативная экономика.
И вот в изложенной недавно ("Знамя", No 3, 1993 г.) концепции
Явлинского наконец-то открыто объявлено, что ведущей формой собственности
должна стать частная. Хотя государственная тоже будет, несомненно, существовать.
В ходе приватизации мы должны обременить (!) собственностью десятки миллионов
человек. Собственник - это хороший работник и ответственный инвестор. Он
не так панически реагирует на пустые прилавки, у него нет синдрома отоваривания
тех денег, которые оказались в кармане, он не так подвержен удару инфляции.
Бывает рынок без демократии, но не бывает наоборот. И меня очень тревожат
сейчас те внутренние, подспудные течения в демократии, которые одним словом
можно назвать антирыночными. Демократам тоже хочется управлять, регулировать.
Мы же хотим, чтобы в ближайшее время экономика стала частным делом миллионов,
а государство было только косвенным регулятором. Рынок вполне справляется
с этой задачей.
А теперь обратите внимание на заявление ГКЧП. Предполагалась инвентаризация
товарных запасов, то есть, по существу, конфискация, "грабь награбленное".
Снижение цен и повышение зарплаты. И это было бы сделано за счет печатного
станка. Была попытка еще раз сыграть на противоречиях общества. В интересах
государства.
Не следует иронически относиться к "комсомольским путчистам"
только на основании биографического прошлого Янаева, только потому, что
косноязычны коммунистические маршалы, только потому, что так нерешительны
они были. Они просто-напросто оказались не готовы к включению в это дело
миллионов своих сторонников. А ведь включить миллионы они могут. Особенно,
когда эти миллионы голодны и дезориентированы. И вот тогда, после того,
как кровавая свалка будет начата гражданскими лицами, и возникнут объективные
причины для чрезвычайного положения.
И самое главное, что в условиях демократии есть всегда возможность конституционного
отстранения непопулярного (а непопулярными сейчас будут все экономически
оправданные меры) лидера. Бальцерович у нас бы потерпел поражение. А, скажем,
тот же Жириновский собрал б миллионов голосов. Поэтому при всей демагогии
о воссоздании некоего союза борьбы за освобождение рабочего класса они
могут нащупать кочки под своими ногами.
Почему же два года назад провалился путч, ведь в забастовках и акциях
протеста участвовали сотни тысяч, но не миллионы? Но именно эти миллионы
оказывали пассивное гражданское неповиновение. А самое главное, одна часть
государства тогда нанесла решающий удар по другой части государства. Демократическая
его часть, вновь созданная, во главе с Ельциным оказалась магнитом, притягивающим
к себе структурированную часть гражданского общества, которой, конечно,
было недостаточно, чтобы остановить, например, группу "Альфа",
решись та действовать. Почему путчисты на это не пошли? Потому, что у них
была потребность в легитимности, они хотели, чтобы все это было законно.
Увидев, что здесь придется идти по трупам, они не захотели, чтобы все эти
жертвы повесили им на шею. Но когда эти трупы появятся не по их вине, тогда
они наведут порядок.
В программе правого центра на первом месте стоят интересы личности.
Интересы государства - ниже всех. А посередине - интересы гражданского
общества. Гражданин - это человек огражденный. Раньше он был защищен стенами
городов. Сегодня вместо каменных стен - собственность.
Вообще наше население можно разделить на две неравные части: одни сами
создают рабочие места, другие создать их не в состоянии. Значит, должны
стать наемными работниками. Они всегда были, есть и будут, во всем мире.
С этой точки зрения средний класс - это класс, способный создать рабочие
места. Он не будет воровать, разрушать, ему есть что терять.
Мы нашли себя как свободные люди. Свобода - не средство, а цель. Поэтому
предприниматели сейчас заявляют о себе не как партия, не как лоббистская
структура. Но как та часть общества, которая озабочена сохранением устойчивости.
В интересах собственного самосохранения. Я боюсь люмпена с "калашниковым"
и хочу, чтобы "калашников" был под контролем. Люмпен с "калашниковым"
социально очень активен, а экономически - пассивен. А средний класс - наиболее
многочисленный, наименее политизированный, наиболее мирный. Но и менее
организованный до последнего времени. Почему же на Западе средний класс
достаточно сплочен? Его отмобилизовали Гитлер и Сталин. Была смертельная
опасность коричневого или красного тоталитаризма. Средний класс на Западе
создал эффективную систему для защиты демократии, для защиты личности.
Это и есть цель правого центра.
Главная